Леонид Билунов - Три жизни. Роман-хроника

Дело в том, что Бес был большим лакомкой: он любил сгущенное молоко, а бригадиру были открыты все запасы.

— Принести две банки сгущенки, — командовал он шнырю. И тот бежал за молоком. Банку Бес выпивал одним глотком и отбрасывал, чтобы те, кто захочет, долизали остатки (находились и такие).

Обе банки я «приготовил» заранее. Насчет цвета я не беспокоился: белила были лишь немного светлее сгущенки. Нужно было только, чтоб он не сразу почувствовал посторонний привкус.

После обеда Бес, как всегда, потребовал сгущенку. Шнырь принес ему две уже открытые банки. Бес засосал их густое содержимое и швырнул пустые банки на соседний стол.

Все, кто был в курсе, замерли за столами, стараясь не дышать. Мы ждали результата. Вот бес удивленно пытается встать. Сейчас он должен упасть на пол замертво. И вдруг он вскакивает из-за стола и командует:

— Отряд, встать! Выходить строиться!

А сам бежит к уборной. Внутри деревянной будки слышен страшный шум. Кажется, из Беса изливаются потоки. Его шатает, и будка ходит ходуном, как живая, словно в нее, в самом деле, вселилась нечисть.

Мы стоим в строю, ждем со страхом, что будет.

Бес появляется в дверях и с трудом приближается к шеренге, придерживая штаны двумя руками и шатаясь.

— Кто это сделал? — не кричит, но тихо спрашивает. От этого тихого голоса всем еще страшнее. Строй молчит. — Я жду… А то хуже будет!

— Но ничего, я узнаю! — говорит он зловеще. — Напра-во! Шагом марш!

И, конечно, он узнал. Это, впрочем, было несложно. Он долго бил, потом пытал, потом снова бил шныря, который принес ему банки. И тот не выдержал. Я не могу даже осуждать его. Человеческие силы имеют предел.

Вечером он меня избил, выбил зубы, сломал нос, поломал ребра. Это избиение происходило у нас в бараке, на втором этаже старого здания. Никто даже не попытался вмешаться. Это было бы так же бессмысленно, как попытаться остановить на ходу грузовик. А потом избитого, почти потерявшего сознание, рывком выкинул меня из окна. Я должен был упасть на землю примерно с десяти метров и разбиться вдребезги. Но был четверг, банный день, в лагере в тот день поменяли белье, и я приземлился на тюки с грязными простынями. Это меня спасло.

Было ясно, что в следующий раз он найдет повод добить меня окончательно.

Я провалялся четыре недели. Самое неприятное было то, что я не мог спать. По ночам я обдумывал планы мести и только под утро засыпал в бессильной ярости.

На время Бес оставил меня в покое. Но передышка была недолгой. Нас с Костей послали работать в кузницу. Однажды Бес придрался к тому, что мы не выполнили норму, и избил Костю так, что тот долго харкал кровью. Меня он задел только раз, но и этого я не мог ему простить. Шнырю, который подавал ему сгущенку, Бес кулаком размозжил нос и разорвал губу. Его возили в больничку зашивать. Швы должны были снять через две недели. Неделю он ходил с нитками, торчащими из губы в нескольких местах.

— Ты? Зашитый! — Кричал шнырю Бес на построении. — Опоздаешь — дерну за нитку!

Однажды вечером он шел мимо его койки и просто так, ни за что, схватил двумя пальцами с огромными плоскими ногтями какого-то страшного, серого цвета за нитку и резким движением вырвал ее из уже зажившей губы. Не нужно говорить, что боль была невыносимой… Мы жили в аду. Мы не могли ни к кому обратиться. Начальство лагеря полностью передоверило нас Бесу и ни во что не вмешивалось. Мы могли рассчитывать только на себя.

Через неделю я собрал шесть человек — как мне казалось, самых сильных и решительных. Мы долго готовились, выточили из напильников острые ножи, с которыми не расставались ни вечером, ни ночью. Договорились напасть на него в бараке и зарезать. Но, видно, кто-то ему доложил.

В тот вечер Бес ворвался в барак и бросился прямо к нашим койкам. Мы вскочили с ножами наготове, но он раскидал нас как щенят. Он бил нас по головам, как молотом, и на лету добавлял ногой. У многих были выбиты зубы, сломаны пальцы. Ножи он отобрал и унес на стол начальству. Нас всех ожидало серьезное наказание.

— Все поняли? — спросил он напоследок и ушел, хлопнув дверью.

Нож и на зоне в детской колонии — очень серьезное происшествие. Нас немедленно отправили в штрафной изолятор. Все получили по семь суток, а мне дали десять. Тому, кто это испытал, не нужно рассказывать, что переносит человек в изоляторе лагеря, а тому, кто не испытал, рассказывать бесполезно: у него все равно не хватит никакого воображения. Я вернусь к этому позже.