Леонид Билунов - Три жизни. Роман-хроника

На настойчивый звонок в дверь открыл сам Бес, пьяный и злой, с длинными обезьяньими руками, свисающими с уродливых, острым углом приподнятых плеч. Но недавний солдат и тут не испугался.

— Ребята… того… Может, потише? Мне вставать рано, — спокойно попросил он его.

Бес даже не подумал ответить и с чудовищной силой ударил его правой рукой снизу в челюсть. Удар был так страшен, что солдат умер мгновенно, прежде чем тело коснулось земли. Как показала потом экспертиза, кулак Беспалого вогнал ему челюсти в мозг, и их замки прошли сквозь все жизненно важные области мозговых полушарий.

Будучи несовершеннолетним, Бес не подлежал расстрелу и получил десять лет — максимальный срок для малолетних, даже за убийство. Кроме того, у не достигших на момент преступления восемнадцати лет была возможность выйти на волю, отбыв только треть срока, если лагерная администрация ходатайствовала о помиловании. Конечно, такое ходатайство нужно было заработать, и Бес ссучился, то есть стал работать на лагерное начальство. Уже одно это вызывало у нас ненависть и презрение к нему. Бес старался на славу, и наша жизнь в лагере была невыносима.

После переклички мы строем отправились в столовую завтракать.

— Левой! Левой! — командовал Бес. — Не частить!

Строй вышагивал по прямой, словно земля вокруг дорожки была заминирована. Я шел, как мне хотелось. Иногда попадал в его команду, иногда нет. Я никогда не любил ходить в ногу. Люди, шагающие в ногу, напоминали мне баранов, которых ведут на убой.

— Билунов! — закричал Бес. — Ты что, не слышишь команды?

С разбегу он врезался в колонну и стал размахивать обеими руками по сторонам, не разбирая ни правого, ни виноватого. Он косил нас словно косой, и мы падали на землю, как снопы.

Почти восемь лет в моем спортивном интернате меня учили боевым приемам нападения и защиты. Я могу, если нужно, голыми руками уложить человека с ножом, парализовать его или сломать ему руку, даже если он сильнее меня. В интернате были хорошие учителя, а я ученик способный. Я бросился на Беса, но был отброшен и едва удержался на ногах. Бес с особой яростью накинулся на меня. Драться с ним было бессмысленно — все равно что пытаться опрокинуть скалу. Я пробовал закрываться, уворачивался, но наконец тоже упал. Добивал он меня уже на земле, ногами.

В детстве нас часто били. Я потом расскажу, как мне удавалось этого избежать. Мне говорили, что в глазах у меня светилась непокорность. Даже если я пытался ее скрыть, она выдавала себя звериным блеском зрачка, взглядом человека, который никогда не уступает, который знает: если уступить, будет совсем плохо. Из-за этого мне иногда бывало хуже, чем другим, зато часто со мной предпочитали не связываться. А вокруг всех детей постоянно били те, кто распоряжался тогда нашей жизнью — конвоиры, дежурные офицеры, бригадиры. Но так, как Бес, нас еще не били никогда. Он ломал нам ребра, выбивал ключицы, лица наши часто были в крови.

Если мы не хотели умереть, у нас был только один выход: убить его самого!

На работу в этот день меня не послали. Вечером в бараке собрались мои друзья. Мы разговаривали тихо, чтоб никто другой нас не услышал. Тема была одна: как избавиться от Беса.

— Навалиться всем разом и изувечить, — предложил мой друг Костя Гунько.

— Сломать руку!

— Обе! Чтобы не мог ударить!

Но я знал, что даже если нас будет несколько десятков, мы с ним не справимся голыми руками. Это был не человек, это был орангутанг, горилла, человекообразная обезьяна. С таким же низким лбом и такими же мощными конечностями.

— Толкнуть под машину! — предложил Заливако, который попал сюда из киевской ремеслухи. [15] Ремеслуха — ремесленное училище. Раз в неделю в зону приезжала машина с продуктами.

— Будете толкать, сами под машиной окажетесь. Он вас туда покидает, а потом скажет, сами виноваты, — покачал я головой.

— Подпилим доски в уборной! — предложил кто-то.

— Ему там будет по колено, — усмехнулся я. — Вы его только разозлите.

— Что же делать? — спросил Костя в отчаянии.

— Не знаю… Что-нибудь придумаю, — сказал я тихо. — А вы сделаете, как я скажу.

Через неделю, когда я стал подниматься, мне удалось отправить письмо на волю Вале Рожковой, той самой девушке, из-за которой я здесь оказался. Я писал, что начал учиться рисовать, и просил прислать мне цинковые белила. Где-то я слышал, что цинковые белила — сильный яд. Через пару дней Валя привезла мне несколько тюбиков.