Леонид Билунов - Три жизни. Роман-хроника

Январь 1995 года. Горный курорт в Швейцарии. Роскошный отель, даже не отель, а палаццо. Я приехал с женой и дочерью. С нами двое друзей, тоже с семьями. Отмечаем старый Новый год, катаемся на лыжах. В этот раз здесь немало русских. Я замечаю, что большинство из них выходят на ужин в спортивных костюмах, в рубашках навыпуск. В отеле такого класса можно встретить членов королевских династий и многих видных людей Запада. Даже ранний завтрак здесь — торжественная церемония, и если вы заказали яйцо всмятку, вам его приносят одетым в красную вязаную шапочку из тонкого руна, чтоб не остыло по дороге на стол, и срезают верхушку круглой серебряной машинкой, отсекающей скорлупу и самое твердое начало белка. Влияет ли это на вкус, спросите вы? Конечно! Еще как.

В подобном отеле такое поведение гостей выглядит особенно неприличным и вызывающим.

Как-то раз мне там встретилась группа из семи соотечественников, кажется, из Сибири, широко гулявших с утра до вечера. Разумеется, никакие лыжи их не интересовали. Даже на завтрак требовали они спиртные напитки. Каждый их ужин превращался в банкет на грани оргии. Пока мы с женой наслаждались горячими устрицами с индийскими специями или ломтиками косули в соусе из красного вина с лепестками высокогорных альпийских цветков, они, с нескрываемым отвращением обсудив разнообразное и тонкое меню, заказывали невероятное количество черной икры. Слов нет, икра — изысканное яство. Но попробуйте съесть пару столовых ложек, и вы не захотите больше ничего на свете. Французы едят ее в малых количествах, добавляют в омлет вместо соли, подают на тонких, чуть теплых картофельных ломтиках — на одних черная, на других, для разнообразия, красная. Сибирская знать не хотела и пробовать французские блюда. Даже нежнейшая шаролезская говядина, которая славится на весь Запад, их не привлекала — из-за знаменитого советского патриотизма: наша, мол, не хуже! Пока метрдотель сливал нам драгоценное бордоское вино тридцатилетней давности из бутылки с истлевшей от времени этикеткой в сверкавший под люстрами хрустальный графин с золотой окантовкой, нагревая горлышко бутылки над свечкой, чтобы вино могло принять кислород и раскрылось, на их стол в другом конце ресторана усталые официанты не переставали таскать все новые бутылки дорогого вина, которое даже не успевали переливать в графины. Семеро сибиряков выпивали за вечер минимум пятнадцать бутылок вина ценой по две тысячи долларов каждая, не считая виски, водки и коньяков.

Хозяин отеля то краснел, то бледнел от их поведения, но сказать ничего не осмеливался: делать замечания гостям ему не позволяло ни его воспитание, ни высокий класс его отеля.

Однажды дети играли в огромном каминном зале, увешанном по стенам головами кабанов и оленей, убитых гостями отеля во время знаменитых охот за последнее столетие. Неподалеку от камина, составив полукругом массивные кожаные кресла, сидела сибирская знать, курила и пила коньяк. Они выделялись даже своей одеждой: дорогие габардиновые костюмы с яркими, по прошлогодней моде, распущенными галстуками, на ногах тяжелые полуспортивные ботинки на толстой каучуковой подошве, несовместимые с этим вечерним нарядом. Разумеется, дети разговаривали между собой, и, хотя они были далеко от камина, кому-то из честной компании это не понравилось. Он повернулся в их сторону и хриплым голосом много дней пьющего человека сказал:

— Эй, бляденыши, отвалите к своим родителям!

Он явно хотел повеселить собутыльников. Может, он даже не знал, что это русские дети, тем более что они росли за границей и говорили между собой по-французски. Мы с женой обходили эту компанию стороной, избегали даже случайного знакомства, и они не знали, кто мы такие. Разумеется, хамство на другом языке не перестает быть хамством.

Я подошел. Я их видел впервые, но примерно знал, кто они такие, эти бывшие партийные и комсомольские деятели, ставшие сегодня ведущими руководителями крупных компаний и фирм. Как и в те времена, они себя чувствовали сегодня вольготно. Вседозволенность всегда была их жизненным кредо.

— Господа, — сказал я, — извините, что прерываю вашу возвышенную беседу, но мне кажется, что вас давно не пороли. Во всяком случае, одного из вас.

Эти люди не привыкли к такому обращению. У себя они были полными хозяевами, днем и ночью их окружали вооруженные до зубов телохранители. Там у человека, который пожелал бы им сказать нечто подобное, попросту не было физической возможности к ним приблизиться.