Владимир Маканин - На первом дыхании (сборник)

Бабрыка прорезался. Ему кажется, что он умен. Ему кажется, что он хитер как бес. И что вообще он гений-аферист, каких земля рождает приблизительно раз в столетие.

Вечером он рассказывает Светику о своих планах:

— Я буду разъезжать по городам — почему не поехать, если у меня машина? — в Питер! в Харьков! на Урал!

Глаза его горят.

— Я разверну громадную деятельность. Я буду бывать здесь и там. Пусть-ка побегают менты!

Теперь он говорит с гордостью:

— Я — книжник!

И еще:

— Я не лошадь, которая вкалывает. Не кобыла. Я свободный человек!

Он вдруг снижает голос до шепота. Говорит тихо. И вкрадчиво:

— Знаешь, Светик, во мне пробудилось что-то поэтическое. Я как поэт стал, а? Ты знаешь, что я чувствую, когда берусь за очередное дело?

— Что?

— Сказать?

— Скажи.

И он говорит:

— Я чувствую, что я ангел. Ангел, который летит над землей в лунную ночь…

— А крылья?

— А крылья все в серебре…

В этот самый вечер на рынке ловят с поличным одного из качков.

Книга называлась «А. С. Грибоедов». Двухтомник стоил рубль восемьдесят. Качок просил за него всего-навсего четыре рубля, то есть вдвое. По-божески.

Он ходил по рынку и предлагал.

— Великолепная комедия Грибоедова «Горе от ума». Автора зарезали в персидском гареме.

Качок, когда его хорошенько допросят, назовет дяденьку Николай Степаныча.

Дяденька Николай Степаныч (когда его возьмут) назовет Бабрыку. Светика он все еще будет бояться — поэтому не назовет.

Бабрыка назовет Веру. Он захочет быть с ней вместе и отделаться малым. Без Светика.

Вера назовет Светика.

Каратыгин заметил некоторую ее настороженность. В упор смотрит. Когда к человеку привыкнешь, его в такую минуту и без слов чувствуешь. Но ведь и он тебя чувствует, а это накладно.

— Что случилось?.. Света?

— Ничего.

Он молчит. Вслушивается в это «ничего». Но тут, к счастью, выручает старушка соседка. Добрая и ласковая. Любительница женить кого угодно на ком угодно.

Она стучит в дверь. Входит.

— Светланочка, — говорит она, — ваш бак кипит. Выкипает уже.

— Бак?..

Светик идет на кухню — там действительно на огне ее бак. На огонь поставила и забыла, малый склероз. Белье прокипятилось. Самый раз.

— Я помогу тебе, — говорит старушка. Симпатичная она. Ласковая. Если б еще не лезла в душу. Но ведь все сразу в одном человеке не бывает.

Старушка и Светик берутся за ручки бака и волокут его в ванную. Там вываливают прокипяченное белье в раковину. Ух, сколько пару!.. Ничего, пусть подостынет.

Светик думает: куда же делись Бабрыка и Вера?.. В эти часы они всегда дома. Трубку телефона там, однако, никто не берет. Длинные гудки, и ничего больше.

На минуту она бежит в комнату и звонит. При Каратыгине. Она не собирается говорить, только услышать их голоса. Бабрыкин или Верин голос. Но она их не слышит. Длинные гудки.

Возвращается в ванную — начинает стирать. Куда они могли деться. В кино ушли? На машине катаются?

— Ты ему подходишь, — заводит свою песню старушка соседка. Она стоит в дверях ванной. Смотрит, как Светик стирает.

Светик смеется:

— Само собой.

— Не смейся. Я тебе точно говорю. Подходишь.

— Потому что ишачить умею?

Пена от белья стоит белой горой. Жарко.

— По всему подходишь.

— По всем статьям?

— Я ведь к тебе давно присматриваюсь. Ты замужем еще, чай, не была?

— Нет.

— Ну вот и попробуй. Хорошая вы пара… Пошли вам бог удачу.

Она говорит искренне. Была бы здесь не Светик, а другая девка, старуха говорила бы то же самое. Слово в слово. Вот так же стояла бы в дверях ванной, опершись о косяк и высматривая, тщательно ли стираются его рубашки…

— Там гости к вам пришли, — вдруг сообщает старушка.

— А?

В груди Светика что-то обрывается.

— Гости, говорю.

Но это действительно гости. Пришли к Каратыгину и сидят. Их двое. Какие-то фармакологи.

Уже несколько дней Каратыгин заманивал их к себе. Это Светик знает и помнит. И видит, что теперь он жаждет хорошо их принять. Хочет, чтоб им понравилось.

Фармакологи спесивы. Важничают. Или просто не знают, как себя держать в комнате, в которой вся середина занята горой книг.

Один говорит другому:

— Боюсь, что все это окажется кустарщиной.

— Посмотрим, — говорит другой. Он чуточку помягче, и Светику он нравится чуть больше. — В конце концов, вся медицина тоже кустарщина.

— Ну уж конечно!

— Ты думаешь, если выдать человеку белый халат и микроскоп, он перестает быть кустарем?