Владимир Маканин - На первом дыхании (сборник)

— Светик! Мы же прекрасно ладим!.. — Бабрыка смеется. Из него так и прет сила. Вера тоже смеется — ему в тон.

Они оба веселые — у них только и разговор о книжных аферах. Им видятся большие дела. Им видятся большие деньги. Ну-ну, думает Светик.

— Мы теперь развернемся! — говорит Бабрыка.

— Расскажи Светику, — улыбается Вера.

— Рассказать?

И Бабрыка рассказывает, что он установил прямую связь с людишками книжного склада. Не того, где дяденька Николай Степаныч, а другого. В другом районе.

— От района к району тоже можно ниточку протянуть. Ну, Светик, славное дельце я затеваю — скажи?

Бабрыка страшно горд. Доволен собой. Прорезался.

Но у Светика на опасность нюх. Не хотят — как хотят. И денежек у Светика хватает. Во всяком случае, достаточно, чтобы уехать в Челябу скорым поездом. И, приехав туда, немного поскучать, одеться, обуться, прибарахлиться и зажить как следует. Светик все время об этом помнит. Хотя ей, конечно, очень нравится в большом городе.

Светик приходит домой, то есть к Каратыгину. Ее томит и томит неясное. Она сидит и повторяет самой себе:

— Залетишь, Светик… Ой, залетишь.

Включает транзистор. Там тоже ноют какую-то грустную песню. Тоска-тоскущая. Светик глядит в окно, подпирает щеку ладонью. Некоторое время она плачет. Потом успокаивается.

Она вытирает слезы и садится делать выписки. Оля сейчас в командировке, в Киеве. А Светик — переписывай за нее. Сиди вот здесь и пыхти.

Переписывать надоело — Светик подходит к телефону и звонит в отдел, Каратыгину.

— Алеша…

— Что?

— Алеша, мне грустно что-то.

— А? — Он не понимает.

И тогда Светик говорит:

— Справа на двенадцатой странице очень стертый текст. Никак не могу разобрать.

Это он понимает.

— Оставь свободное место, — говорит он, — и переписывай дальше.

— А сколько места — сколько строк?

— Прикинь.

— Очень трудно, Алеша… Тут много заглавных. Они же громадные.

— Что-нибудь придумай. Я занят…

И он действительно занят: у него кто-то там есть. Кто-то пришел. Из начальства. По голосу слышно.

Ночь.

Светик лежит рядом с ним — прижалась, ей хорошо и тепло. А Каратыгин глядит в потолок. И говорит какие-то глупости. Выступает. С ним бывает такое.

— Я бы, — рассуждает он, — не против жениться, но ты знаешь, Света, что происходит с женщиной, как только она становится женой?

— Угу, — говорит Светик.

А он все выступает — против жен воюет. Обжегся, бедняжка.

— С женщиной происходит черт знает что!.. Моя, например, бывшая жена говорила, что обожает мою работу. Говорила, что у нее дух захватывает от моих рассказов о монахах и старых книгах. У тебя тоже дух захватывает?

— Захватывает, — улыбается Светик в темноте.

— Точь-в-точь было с ней… Но как только она сделалась женой, у нее стало захватывать дух совсем от других штук — знаешь, эти бумажки, на которых изображены цифры? Красненькие или, бывает, зелененькие. Шелестящие.

— Знаю, — смеется Светик. — Кто же их не знает.

— Вот-вот. У нее захватывало дух именно от их шелеста, а если я тратил несколько бумажечек на книги, она в крик. И в какой крик!.. Ты когда-нибудь слышала, как кастрируют слона?

— Нет.

— А иногда это был крик раненого лебедя. Белого лебедя.

Светик смеется. Приятный он мужик. Ласковый. Говорливый. Любит она его, вот и все.

— Это был крик криков — серебристый, тонкий, страдальческий!..

— Да, — говорит Светик. — Старушка соседка рассказывала, что на крик твоей женушки прибегали из соседней квартиры.

— Из квартиры?.. Из дома соседнего прибегали. — Он тянется за сигаретой.

— Очень много куришь, Алеша.

Каратыгин рассказывает:

— Я еще совсем молодой был — поехал за книгами к одному старцу. Это в Архангельской области. Книги, я знал, были у него ценнейшие…

— Продавал их? Или даром?

— Погибли книги. Только я приехал, а там пожар. День в день. Меня даже в милицию водили — не я ли поджег…

— Все книги сгорели?

— Начисто.

— А старик?

— Живой… Мы с ним ходили после по лесу и собирали листки. Листочек к листочку. Штук пятьдесят собрали.

— Жалко.

— Чаще всего листки на деревьях висели — разнесло во все стороны. Во время пожара ветер был. Сильнейший.

Светик слушает. И опять ловит себя на мысли, что старые книги можно любить удивительной, не похожей ни на что любовью.

Она говорит об этом Каратыгину.

— Да, — соглашается он, — это как зараза.