Джойс Оутс - Дорогостоящая публика

— Посмотрим, посмотрим, способен я продать дом или нет! Посмотрим! — приговаривал Отец.

Он наказал Флоренс тщательно вылизать дом внутри и поставить цветы — на столике в вестибюле, на столе в столовой и на мраморном столике в гостиной. Флоренс облачилась в элегантный передник и кружевную наколку, меня приодели в блейзер школы Джонса Бегемота, расчесали волосы на пробор, чтобы я походил на ученика английской публичной школы или воплощал местное представление о подобном ученике. Я праздно торчал в маленьком кабинете за большим роялем, а когда потенциальные покупатели осматривали дом, кидал на них взгляд, отрывисто кивал и снова принимался за свои музыкальные экзерсисы. Отец придумал еще кое-что. Он вел себя так, как будто продажа его не слишком интересует. Подчеркивал в разговоре напряженное состояние рынка, трудности, связанные с приобретением кредита, если только (тут он с любезной, но вполне прагматичной улыбкой взглядывал на клиента) не имеешь дела с людьми весьма состоятельными. Утверждал, что содержать такой дом дороговато, и при этом называл до абсурда низкую цену.

— Разумеется, за лужайкой потребуется уход, а это, я думаю, обойдется долларов в шестьдесят в месяц.

Или:

— За расчистку дорожек от снега рабочему с малым снегоочистителем надо платить долларов двадцать.

Дало ли это результат? Безусловно! В первую же неделю дом был продан за восемьдесят восемь тысяч. Великолепная сделка! Отец продал дом семейству Боди, переезжавшему из Кливленда. Глава семейства занимался рекламой, и ему был необходим привлекательный с виду дом. Жена его колебалась, глядя на закруглявшееся кольцом подъездное шоссе, считая, что «это уже чересчур», однако в конце концов сдалась. Все, что «чересчур», женщинам нравится.

Переезд меня огорчил. Прямо-таки поверг в еще больший транс, в апатию, растерянность. Я сидел и смотрел, как рабочие упаковывают люстры и посуду, умело перекладывая газетами; этому не было конца. Рабочие свое дело знали. Как во сне, я думал, что вот-вот они упакуют и меня, засунут в один из ящиков, подоткнут газетами, после чего перевезут в новый дом. На кухне Флоренс помогала паковать дорогой фарфор. Наду она в глаза не видала, но все квохтала над роскошным фарфором, то и дело приговаривая, «если что, я не отвечаю!».

Неужто она не понимала, что никто и ни за что не может быть в ответе?

Мало-помалу вещи были уложены и вынесены из дома. Унесли стол Нады, кресло, которое Отец называл «своим», но в котором никогда не сидел. Сверху сносили вереницу как бы знакомых мне предметов — «мою» собственную мебель. «Мои» вещи. Я с интересом следил, как их выносили. Каждая вещь такая родная. Все это принадлежало нам. Ничего плохого они нам не сделали и в свое время едва ли дорого нам обошлись. Из цокольного этажа наверх проследовала очередная вереница «наших» вещей — стиральная машина, сушилка, газонокосилка, столик со стеклянным верхом, весь в элегантных завитках из кованого железа, «мой» старый лук и колчан со стрелами, «мои» ракетки, сетка и воланы для бадминтона, коробки, наполненные всякой безымянной утварью, должно быть нам принадлежавшей. Свертки и картонки. Упакованные к прошлому переезду и так и не распакованные чемоданы. Может, вот таким трусливым манером мы прощались с Надой?

— Ты что, плачешь, Ричард? — спросила Флоренс.

— Нет, не плачу! — сказал я.

Я смотрел, как огромный, апельсинового цвета грузовик отъезжает от дома. Он медленно покатил по проезду Неопалимая Купина, затем взял курс к «нашему» новому дому, который Отец уже приобрел. Очередной дом, очередное предместье. Суставы хрустнули, я поднялся со стула. Пора и мне собираться, ведь скоро приедет Отец, и тогда мы отправимся на его автомобиле в место нашего нового обитания. Отца пригласили работать в одну чрезвычайно преуспевающую фирму под названием «Би Даблью Кей», где ему предстояло возглавить одно из направлений их деятельности. Он объяснял мне, что это будет за работа, только я не слишком внимательно слушал. Слушать внимательно мне давалось с трудом, а может, эта трудность была связана со зрением. Я не мог совместить произносимые звуки с забавными движениями губ говорящего. Даже Флоренс понимать было как-то странно. Слова ее долетали до меня быстрей, чем ее губы их выговаривали. Мой мозг гудел от мешанины звуков и отдававшихся звоном шумов. Даже бодрствуя, я ощущал себя, как во сне, а раз я спал, значит, все кругом был сон и могло произойти все что угодно.