Рэй Лорига - Токио нас больше не любит

– Я не танцую.

– Хорошо, но она-то уж точно танцевала. Танцевала босиком на краю бассейна. Люди там ходили в основном нагишом. Мы все накачались амфетаминами, и ТТ, и французским вином. Еще там были марьячи и даже тигр, который прогуливался между людьми, как застенчивый гость. Такие праздники не забываются.

– Она умерла.

– Умерла?

– Да. Умерла. Больше не танцует. Ничем больше не занимается. Она умерла.

– Боже мой! Такая прекрасная девушка.

– Да. Вроде того.

– Умерла. Боже мой, охрёнетъ можно.

– Да, именно охрёнеть. Ничего другого не остается.

– Господь всегда забирает самых лучших.

– Да, так говорят. А теперь, с вашего разрешения, мне нужно выехать из Финикса до того, как начнут закрываться офисы – потом движение становится просто ужасным.

– Прошу прощения. Дело в том… я никак не мог предположить… я хочу сказать – как я мог бы предположить? Вам, наверное, пришлось очень трудно.

– Очень трудно, да, ужасно трудно – только что же с этим поделаешь. Она на небесах, и вы же знаете, оттуда не возвращаются. А теперь я все-таки хотел бы получить то, что мне причитается, и убраться из Финикса и постараться думать о других вещах.

Мой клиент, кроме всего прочего – еще и аккуратнейший бизнесмен, он передает мне конверт с деньгами и многословно прощается, пока я дожидаюсь машины в дверях его офиса.

Когда мы наконец выезжаем на шоссе 17, оказывается, что время упущено. Шоссе представляет собой длинную пробку из автомобилей, которые разъезжаются по домам после долгого трудового дня. Мы все устали. Некоторые знают почему; другим – вроде меня – этого вспомнить не дано.

Плохие вести из федеральной тюрьмы. С другой стороны, ничего нового.

В федеральной тюрьме, в шесть часов вечера, к носилкам, поразительно напоминающим крест, привязали преступника и сделали ему шесть смертельных инъекций. Яда достаточно, чтобы убить человека шесть раз. Разумеется, мороженое, цветы, пакетики с чипсами, дети, матери, машины на шоссе, параболические антенны, приветствия, прощания, аварии, морозильные камеры, объятия и штрафы – все, абсолютно все остальное нисколечко не изменилось. Все осталось по-прежнему, и вот ты садишься возле входа в кинотеатр, а потом, много позже, уходишь в раздражении, поскольку человек, которого ты ждал, не явился.

Как ни странно звучит, есть люди, совершенно неспособные в одиночку зайти в кинотеатр.

В шесть вечера я в Уинслоу, пью пиво в красивом испанском ресторане. Стулья в зале массивные, резные, работы мастеров из Сеговии. Все официанты – мексиканцы.

Потом я выхожу прогуляться. Еще не стемнело, но фонари уже горят. Говорят, что когда только ввели в употребление, электрический стул, во время казней свет в городе мигал. По-моему, справедливо: хоть на секунду, но весь город был вынужден задуматься о том, что происходит за тюремными стенами.

Я не первый раз работаю рядом с тюрьмой, еще мне кажется, что мне приходилось работать и внутри, но естественно, знать это наверняка невозможно.

Сегодня казнили продавца пылесосов, который изнасиловал и зарезал трех женщин, сфотографировал все происшедшее на цифровую камеру и через Интернет распространил снимки на полмира. Акцию продавца пылесосов надо признать успешной – его страничку посетило примерно полмиллиона человек. Государственный прокурор предложил призвать их всех к ответственности как соучастников убийства.

Закат над красной аризонской пустыней воистину прекрасен.

Ровно в семь у меня встреча с маленьким нервным типом, который оказывается государственным свидетелем. Нотариус, которому платят за то, что он присутствует при казнях и аккуратно фиксирует, кто что говорил, как одни смотрят в пол, а другие, наоборот, смотрят прямо в глаза покойному, и как одни плачут, а другие удовлетворенно аплодируют. Когда я подъезжаю, я вижу из окна такси, что в парке собралось около сотни людей. Казней становится все больше. Количество удовлетворенных апелляций снизилось в Аризоне по меньшей мере вдвое. Машина сбоев не дает.

Нотариус, мой клиент, присугствовал на девяноста трех казнях. Он не хочет вечно хранить воспоминания о них, поскольку боится, что такое количество насилия в конце концов сдетонирует у него в голове, а посему, пока солнце опускается над тюрьмой Уинслоу, мой друг перетряхивает свою память с помощью чудесной химии, которой равно нет дела до живых и до мертвых.

– Как все прошло сегодня?

– Хорошо, точнее говоря, как всегда – они сейчас столько народу кончают, что все идет своим чередом: группы протеста, родственники жертв, адвокаты, пресса – все то же самое. Смерть – наше ремесло.