Акутагава Рюноскэ - Избранное

— Та собака хоть была умная, а эта совсем глупая. Во-первых, лицо... То есть морда... Морда совсем обыкновенная.

Макино, уже захмелевший, кажется, забыл о своем недовольстве и бросил собаке ломтик сырой рыбы.

— По-моему, она очень похожа на ту собаку, правда? Только нос другого цвета.

— Только нос? Нет, не только.

— У этой нос черный. А у той был коричневый.

Подливая Макино сакэ, О-Рэн вдруг увидела со всей отчетливостью мордочку своей прежней собаки. У той она была вся в бурых подпалинах, всегда мокрая от слюны.

— Хм, может быть, коричневый нос считается у собак признаком красавицы.

— Красавца, если вы имеете в виду ту собаку. А у этого пса нос черный, значит, он урод.

— Выходит, эта собака тоже мужского рода? А я-то думал, что в этом доме единственный мужчина — я. Какая наглость!

Тронув О-Рэн за руку, Макино самодовольно рассмеялся.

Но надолго сохранить благодушное настроение ему не удалось. Когда они легли в постель, собака за фусума стала жалобно скулить. И не только скулить, кончилось тем, что она заскребла когтями по фусума. Макино, обреченно улыбнувшись, в конце концов сказал О-Рэн:

— Впусти ее.

Как только О-Рэн раздвинула фусума, собака смирно примостилась у их изголовья. И, успокоившись, замерла, как белая тень, не сводя с них глаз.

О-Рэн казалось, что на нее смотрит не собака, а человек.

Через несколько дней, вечером Макино зашел за О-Рэн, и они отправились в расположенное поблизости варьете. Варьете, где показывали фокусы, танцевали с мечами и читали стихи, демонстрировали картинки с помощью волшебного фонаря, разыгрывали пантомимы, было до отказа набито людьми. Сесть им удалось лишь через некоторое время, когда они уже порядком устали. И далеко от эстрады. Как только они устроились на своих местах, сидевшие рядом, точно сговорившись, стали удивленно разглядывать О-Рэн, причесанную как замужняя женщина. Эта прическа придавала ей почему-то торжественный и в то же время грустный вид.

На сцене, при свете ярких ламп, размахивал обнаженным мечом мужчина, у которого голова была повязана скрученным в жгут платком [169] ...голова была повязана скрученным в жгут платком .— Во время тяжелой работы, чтобы пот не заливал глаза, японцы повязывают голову скрученным в жгут платком. . А из-за кулис слышался голос, читающий стихи: «Забыты давно тысячи гор и холмов исхоженных» [170] «Забыты давно тысячи гор и холмов исхоженных». — Начальная строфа стихотворения малоизвестного японского поэта Сайто Иттоку. . И танец с мечами, и чтение стихов на О-Рэн навевали скуку. Макино же, затягиваясь сигаретой, смотрел на сцену с огромным интересом.

После представления принесли волшебный фонарь и стали показывать картинки. На полотне, натянутом на сцене, то появлялись, то исчезали эпизоды японо-китайской войны [171] ...эпизоды японо-китайской войны.— Имеется в виду японо-китайская война 1894—1895 гг. . Можно было увидеть, например, как тонет, подняв огромный столб воды, китайский броненосец «Диньюань». Или как капитан Хигути с вражеским ребенком на руках ведет солдат в атаку. И всякий раз, как появлялся флаг с красным солнцем посредине, зрители начинали бешено аплодировать. А некоторые даже вопили истошным голосом: «Да здравствует империя!» Однако Макино, видевший войну собственными глазами, держался подчеркнуто сдержанно и лишь саркастически улыбался.

— Если бы на войне и в самом деле было так...

Это он сказал О-Рэн, когда показывали жестокий бой за Нючжуан, но достаточно громко, чтобы и сидевшие рядом слышали. Но О-Рэн, не отрывая глаз от экрана, лишь слегка кивнула. Любые картинки, которые показывают с помощью волшебного фонаря, обычно вызывают интерес у женщин. Но была особая причина, заставлявшая О-Рэн волноваться всякий раз, когда перед ее глазами возникали покрытые снегом крыши Чэнъина, привязанный к сухой иве осел, китайские солдаты с длинными косами.

В десять часов все закончилось. О-Рэн с Макино шли по безлюдной улице, где стояли только жилые дома. Над улицей висела ущербная луна, заливая холодным светом покрытые росой крыши. Время от времени пуская в этот холодный свет дым от сигареты, Макино, видимо, все еще вспоминавший танец с мечами, тянул гнусавым голосом стихи, от которых веяло стариной:

— «Свист хлыстов, тихая ночная переправа» [172] «Свист хлыстов, тихая ночная переправа». — Строфа из стихотворений японского историка и поэта Рай Санъё (1780— 1832). .