Алексей Колышевский - МЖ. Роман-жизнь от первого лица

– Кто это сделал?

– Никто не знает этого. Их просто нашли дома со связанными руками. У каждого в затылке было пулевое отверстие. Малыша совсем изуродовали. Бедняга. Только начал жить. Я сам все это видел. До сих пор вспоминаю с дрожью в ногах. Потом приехала полиция, и в дом перестали пускать. А кем вы были для нее? Я спрашиваю вас потому, что часто разговаривал с ней. Помогал кое-что доделать в доме. Ничего особенного, так, просто вбил пару гвоздей. Мальчишка у нее был очень смышленый. Вот отца ему недоставало, так он меня папой называл, представляете! А Клаудия как-то сказала, что его отец очень далеко, в России. Русский, представляете!

В глазах у меня почернело, я обливался холодным потом и держался за калитку уже обеими руками.

– Сеньор, что с вами? Вам плохо?

– Нет. Просто жара, наверное… Так вы говорите, отец мальчика был русским?

– Она так говорила.

– А сколько было лет мальчику?

– Их убили около года назад, значит, где-то около полутора лет, может, чуть меньше. Чудесный был парень. Красавец. Очень жаль его…

– Неужели так ничего и не известно о тех, кто мог это сделать?

– Я слышал кое-что, так, какую-то ерунду.

– Очень прошу вас, скажите мне, что вы слышали?

– Якобы полиция обратила внимание на нарисованную на стене свастику.

– На что?

– Свастика. Наци. Ну, фашисты, понимаете? И вроде бы как возникла версия о том, что преступление совершили какие-то ублюдки-неофашисты, какая-то банда приезжих, но никого так и не нашли. Может быть, просто так, для отвода глаз нарисовали, да мало ли…

– Спасибо.

– Не за что, сеньор. Вы близко знали эту девушку?

– К сожалению, не совсем близко. Я не успел познать ее. У меня последний вопрос: вы не помните имя ребенка?

– Она говорила, что назвала его в честь его отца. Мальчика звали Марком. Да, точно. Марк.

И тут я заплакал. Как никогда раньше. Я плакал, закрыв лицо руками, и мои здоровенные, накачанные руки тряслись в такт рыданиям. Со стороны это, наверное, выглядело странно. Не в силах вымолвить ни слова, я повернулся и зашагал прочь от кованых ворот. Шел, и слезы душили меня. Забрался на какую-то прибрежную скалу: внизу лежал бесконечный и великий океан, и где-то, далеко-далеко, его волны омывали сейчас берега Аргентины. Понемногу я успокоился, и ветер высушил мои слезы. Значит, у меня был сын? И я ничего об этом не знал! Я мечтал о сыне всю свою взрослую жизнь. Но кто-то убил его, выстрелив в маленькую головенку. У кого могла подняться рука, чтобы сделать такое? У кого? Я усмехнулся и еще раз посмотрел в сторону Аргентины. Думаю, что ответ можно найти там.

Клаудия, милая, зачем же ты сделала то, чего я просил тебя не делать? Неужели ты не знала, что за деньги убивают? Меня они не смогли достать, а потом, наверное, разобрались и поняли, кто просто нажал на спусковой крючок, а кто увел их деньги у них из-под носа. Фашистские ублюдки, убившие тебя и моего сына. Нереальная пьеса с дурным и ужасным концом…

Несколько ночей, вплоть до возвращения в Москву, я не мог заснуть. Сидел на балконе номера, смотрел на ночной, слегка подсвеченный прибрежными огнями океан и думал, как мне дальше жить с таким грузом. Все мысли постепенно как-то отсеялись сами по себе, и осталась только мысль о мести. Робкая, мимолетная, она словно зацепилась за что-то и пустила корни. И вот очень быстро эта мысль переросла в желание. С этим четко сформированным желанием я приехал в Москву, разыскал в записях телефон Виктора Петровича Кирьянова и позвонил:

– Виктор Петрович, это я, как хорошо, что вы еще не вышли на пенсию!

– Ты знаешь, Марк, а ведь я знал, что ты позвонишь, как в воду глядел. Выкладывай.

– Мне нужна ваша помощь. Я хочу вернуться в Аргентину. Навестить кое-кого. Тех, кто считает, что может творить все, что угодно, даже забирать чужие жизни. Вы понимаете, о ком я говорю?

– Понимаю. Зачем это тебе?

– Помните ту девушку, что была со мной?

– Еще бы. Что с ней, кстати?

– С ней уже ничего. И с ее сыном тоже.

– Ясно… Пожадничала?

– Это не аргумент, чтобы всаживать пулю в голову моему сыну.

– Ах, вот даже как… Мне, конечно, как родственнику твоей жены, не сильно приятно это слышать, но я тебя прекрасно понимаю. Она родила от тебя?

– Получается, что так.

– И что ты намерен делать?

– Закончить то, что не было закончено в 1946 году, в Нюрнберге.

– В одиночку? Ты с ума сошел?

– А разве вы мне не поможете?

– Прилетай, там поглядим. Конец связи.