Наталья Апрелева - Пояс неверности. Роман втроем

Именно поэтому я хорошо ориентируюсь в творчестве Айтматова и превосходно разбираюсь в видах дисморфофобий — болезненных представлениях о личном уродстве, причем конкретно какой-то отдельной части тела — ушей, носа, ну что там еще, пальцев ног.

Трудно сказать, чем именно руководствовалась Жаклин Юрьевна, методично описывая нелепые случаи увлечения девочек собственным предельно отвратительным левым глазом или подколенной ямкой, я вообще хотела сказать не об этом.

На одном из уроков тонким плачущим голосом учительница зачитала нам буквально следующее: «В один прекрасный день дисморфофобия исчезнет самостоятельно, когда мальчик неожиданно скажет девочке, что она — самая красивая на свете!..» Такое вот было дано заключение.

Долгие годы меня просто завораживала эта фраза. Дело в том, что мне никто не говорил этой фразы. Про самую красивую на свете. Всякое иное разное говорили. А вот так незатейливо — нет. Какое-то время я даже сильно расстраивалась. Потом перестала.

— Эва, — спрашиваю я бывшую эстонку, — а вот что ты желаешь услышать в свой адрес? Для полного обольщения? Какие слова тебя заставляют немедленно начать полюблять вот этого конкретного человека?

Эва задумывается. Пьет кофе с коньяком маленькими глотками. Отвечает мечтательно:

— Ты знаешь, меня всегда очень привлекают люди, которые восхищаются моими картинами и хвалят мои туфли. А также говорят: ни в чем себе не отказывай. А ты?

— Я очень уважаю, когда меня спрашивают, ела ли я что-нибудь сегодня. Наверное, потому, что я много усилий прилагаю для убеждения народа вокруг в обратном.

— В чем?

— Ну, что я в принципе ничего никогда не ем.

— А-а-а-а…

— Да. А комплименты внешности я как-то… Не особо им доверяю. Просто данность вежливости и хорошее воспитание. Еще радует признание меня хорошим собеседником. Когда просят нежно: расскажи еще что-нибудь, ты ТАК ХОРОШО это делаешь!

— Негусто, — резюмирует Эва. — Итого: чтобы произвести на тебя впечатление, нужно спросить, что ты сегодня ела и поощрять рассказывать об этом еще и еще… Хотя не самый трудный случай. Моя соседка, Таисия Львовна, обалденная красавица, обожает поговорить о своем здоровье. Спрашиваешь ее: как дела? Таисия Львовна отвечает печально: средне сегодня, тахикардия — девяносто. Она обязательно растает, если заботливо задать вопрос о скачках артериального давления в течение дня или о характере утреннего стула.

— Так-таки и утреннего стула? — удивляюсь я.

— Да, — безоговорочно подтверждает бывшая эстонка, — а вот еще одна моя знакомая, коллега по работе, обожала показывать всем свои операционные рубцы. Она перенесла порядка пяти полостных операций и каждого нового человека непременно знакомила с ними, иногда даже залезала на письменный стол, чтобы лучше видно. Как-то зашел директор, а она билась в конвульсиях, изображая спазмы при почечной колике…

Выходим на улицу. Садимся в подъехавшее такси. Водитель, похожий на Чака Норриса, если я его ни с кем не путаю, поворачивается и спрашивает, поблескивая двумя золотыми зубами в глубине рта:

— А что, девчонки, наверное, хотели бы жить вечно?

Мы переглядываемся с подругой, качаем головами и громко смеемся. Водитель не обижается:

— И правильно, все равно не получится.

Доезжаю до студии художника Лизунова, где мы должны встретиться с Ним и поговорить о чем-то. Придумать, о чем. Успела сегодня все намеченное. Его вещи из детской комнаты благополучно перевезены на новое, хорошее место. Даже и продуктовый набор туда куплен, отправлен и разложен на холодильниковых полках и аккуратными «штабелями» на кухонном столе. Квартирой, конечно, знакомый маклер занимался впопыхах, но она чистая и удобная, кухня-столовая и небольшая спальня. Смотрю на часы, до назначенного часа остается три минуты. Умение рассчитать точно время — одно из немногих моих несомненных достоинств.

Рассчитать время — это непосильный труд для Него, вечное недоразумение, вечные опоздания, вечные рассказы о пробках и форс-мажорных обстоятельствах.

Я не удивляюсь, когда проходит пятнадцать минут, и двадцать минут, и полчаса. Правда, через полчаса я начинаю мерзнуть, стучать сапогом о сапог, растирать руки в перчатках. Даже курить холодно. К Лизунову внутрь не хочу.

Вздохнув, набираю номер.

— Алло.

— Ты где? Я уже замерзла!

Частые гудки в ответ.

Повторяю набор. Абонент находится вне зоны обслуживания.

Из высоких стеклянных дверей вываливается художник Лизунов, борода расчесана, шуба распахнута, в руках — огромные пакеты, забитыми пустыми бутылками из-под барного пива «Жигули». Знатно погулял недавно художник Лизунов, или это результат многодневного праздника?