Наталья Коноплева: Маленькие рассказы. Роман века

© Наталья Коноплева, 2017

ISBN 978-5-4474-1731-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Я научилась читать задолго до школы. Читала очень много. Была молчалива и застенчива (кто бы сейчас поверил!).

Я любила представлять, подражая стилю прочитанных книг, как бы я описала в книге разворачивающиеся передо мной события.

Папа время от времени подтрунивал над моей задумчивостью и мечтательностью:

– Ты у нас будешь поэтессой!

Я смущенно улыбалась в ответ и думала:

– Почему поэтессой? Я буду писательницей!

Но папе ничего не говорила.

Помню себя очень-очень рано. Я запомнила в подробностях крыльцо дома и двор, где мы с мамой были в эвакуации в Ульяновске, когда мне было 9 месяцев. Папе, который перевез нас с мамой туда, вырвавшись на три дня из-под Сталинграда, я много лет спустя рассказывала про высокое деревянное крыльцо, и пожилую хозяйку дома, и старую добрую собаку во дворе, и слово «Ульяновск» в моем сознании – и он все это с удивлением подтвердил!

Потом мы вернулись в свой разоренный разграбленный дом в Москве. Какие-то дяденьки клали в комнате печь из кирпичей, чтобы нам не замерзнуть. Но эта печь требовала много дров, и тогда посередине комнаты поселилась железная печка-буржуйка, которую топили газетами и щепками. Она была на четырех тонких железных ногах, похожая на домашнее животное. У меня отношения с печкой были напряженные, несколько раз я обжигалась об ее железные бока…

Да, так про Воронеж. По пути из эвакуации мы туда и попали. В поезде я всю дорогу смотрела в окошко. Вдоль дороги рядами стояли печи. Большие русские печи с зияющими устьями и с каменными трубами в небо. Ничего я не спрашивала, может, еще и говорить-то не умела. Но эта картина так и стоит у меня перед глазами. Многие годы спустя я поняла, что деревянные избы сгорели, а каменные печи остались…

Мы подъезжали к Воронежу. Военная разруха была везде и выглядела обычной. Но здание вокзала было нарядного жёлтого цвета! Может быть, уцелело от разрушения, а может быть, успели отремонтировать. Здесь в первый раз мои чёрно-белые воспоминания детства стали цветными. Слово «Воронеж» всегда связано у меня с радостным жёлтым цветом. И еще одно яркое воспоминание: безумно вкусный пшённый суп, которым накормили нас на вокзале, тоже ярко-желтый. Как же я была голодна, если сваренная на воде пшённая крупа оказалась такой незабываемо вкусной! Я потом много лет любила пшённый суп и пшённую кашу, как счастливое воспоминание об утолённом детском голоде. И всегда при этом вспоминала Воронеж.

Ехали мы из эвакуации со многими пересадками, на перекладных, и всю дорогу мама несла наши пожитки, да еще меня на руках. В людском водовороте войны она оказалась одна с маленьким ребенком. Мама была здоровая и сильная. Но как же ей было трудно и страшно! Помню, в дороге мы ночевали с ней на полу в какой-то избе, накрытые тяжелым тулупом. И помню чей-то разговор, что дальше идти нельзя, там волки. Недавно женщину с девочкой загрызли…

После всех передряг, которые мы тогда перенесли в пути, Воронеж был раем. Я всегда буду благодарна этому городу и люблю его.

Много лет спустя я была в Воронеже в редакционной командировке. Вышла из поезда на тот же красивый жёлтый вокзал. Была ранняя весна, и я шла по центральной улице Воронежа, откуда была видна река, и опять чувствовала теплую живую благодарность к этому городу и к его людям.

Я помню военное время. И только в чёрно-серо-белых красках.

Я так мала и легка, что мама предпочитает нести меня на руках, а не вести за руку. Поэтому я вижу всё с высоты её роста. И серые лица соседок, с которыми она встречается на улице, я тоже вижу совсем близко. Между ними и мамой часто повторяется один и тот же разговор, который я принимаю всерьез и пугаюсь:

– Ну, бабочки (мне так нравится это цветное слово), вот закончится война, мы тогда наедимся по сих пор (ладонью показывается под подбородком) и умрём!

И они весело смеются, молодые измученные женщины, давно не евшие досыта и одетые в старую убогую одежду, из-за которой окружающий мир видится, как чёрно-серо-белый…