Уокер Перси - Ланселот

Белое бедро и острый угол коленки. Я принялся рассматривать ее (его, зверя) ногу, скошенные и загибающиеся кверху пальцы — не это ли так называемый «рефлекс Бабинского», [135] Рефлекс Бабинского — медленное тоническое разгибание большого пальца ноги, в меньшей степени других пальцев, возникающее при раздражении подошвы; признак органического заболевания нервной системы, протекающее с поражением пирамидного тракта. Рефлекс обнаружил и описал в 1896 г. французский врач-невропатолог Жозеф Бабинский (1857–1932). доктор, падре, или как тебя там? Знаешь, я не раз замечал у нее эти загибающиеся вверх и наружу пальцы и втайне считал это признаком ее плебейского происхождения — то ли ирландского, то ли техасского, то ли и того и другого вместе. Мне они казались вульгарными. Помню, моя мать говорила, что дамы, когда танцуют, вытягивают пальчики. Моя рука скользнула по белому бедру, поискала и нашла то, что и так хорошо знала — шелковистую полоску вокруг бедра, глубоко врезавшуюся в тело. Мои пальцы прошлись до колена, где волокно стало упругим и гладким.

— Ах, — сказал зверь.

А потом я легонько опустился на зверя. Он дышал тяжело и неровно, контрапунктом. Я тоже дышал с трудом. Метан уже добрался до кровати.

Внезапно зверь затих, прислушался и вскинул голову, как почуявшая что-то вильдебиста. Спина той его части, что представлялась суккубом, [136] Суккуб (по Каббале; от лат. «суккубаре» — «лежать под чем-то») — духи-женщины, обольщающие мужчин и смущающие их сон. — спина Марго — все еще была выгнута, когда я хоть и с трудом, но все же охватил широкую общую талию зверя и сомкнул руки.

Стиснутый мною, зверь попытался разделиться.

— Что там?.. — прокряхтел Янос Джекоби.

— О Господи, — глухо, сквозь зубы, проворчала Марго, сразу обо всем догадавшись.

Придавленным друг к другу телам было никак не разделиться, никак не стать самими собой.

Наверное, я, сжимая их, дышал с трудом, но чувствовал себя сильным и легким, настолько легким, что, думаю, взлетел бы к потолку, если бы за них не держался. Помнишь, как мы исследовали технику «отключки»? Если обхватить кого-нибудь сзади и сильно сдавить в области диафрагмы, чуть приподняв над полом, то сначала человек становится как пьяный, потом перед глазами плывут красные круги, а потом он отключается. Я мог отключить любого в своей команде, даже здоровяка Молидо, который весил сто сорок килограммов.

Возможно, я что-то произнес вслух. Сказал:

— Как странно, что у нас нет больше великих событий.

Я и на самом деле как раз об этом думал — что важного события тут нет, додавлю я их или не додавлю.

— Как странно, что у нас нет больше великих событий, — сказал я.

В общем, я помню только, что через некоторое время Янос прохрипел:

— Вы не меня убиваете, вы убиваете ее.

— Это правда, — ответил я и отпустил. Он был прав. Я вжимал его в мягкую плоть Марго. Твердый, как черепаха, он нисколько не поддавался сжатию, а вот она уже была без сознания. Но не успел я его отпустить, даже быстрее, чем я говорю об этом, он вскочил и начал выкидывать всякие японо-калифорнийские ушу-кунфу-каратистские коленца — ногой в живот, пальцем в глаз, ребром ладони в кадык и тому подобное. Я стоял, с интересом за ним наблюдая. Он провел против меня целую серию хитроумных и бессистемных выпадов, за которыми я следил пусть поневоле, но с пониманием и даже одобрением.

— Постель — не место для драки, — сказал я, после чего мы перелетели через комнату и врезались в шкаф.

Нож, вероятно, забытый мною в заднем отделении куртки, пропорол ткань и был изъят Яносом, поскольку, когда у шкафа мы расцепились, он держал тесак в руке, то судорожно им вращая, то производя ложные выпады и приемы защиты, как в вестерне крутой ковбой на кровавом экзамене у апачей.

— Ах, вот как, — с облегчением пробормотал я, переходя в наступление и радуясь, что обстоятельства приняли такой оборот. О, драка! Драться — дело нехитрое. Да и пострадать в драке не так уж плохо. Я заставлял его пятиться в закуток между шкафом и стеной. Уткнувшись спиной в стену, он сделал быстрое калифорнийское движение, крутнулся, распорол мне ножом плечо и нанес удар по горлу. У меня перехватило дыхание, но это большого значения не имело — все равно мы дышали метаном. Исполнив вращение, он, видимо, еще и метнул нож, так как клинок плоским боком ударил меня по ребрам, а рукоятка легла в ладонь с такой точностью, словно мы долго репетировали этот трюк. Я снова обхватил его сзади. На этот раз я уже отдавал себе отчет в том, что он обнажен, а потому особенно уязвим. Я держал в своих руках этого маменькиного сынка с птичьей грудью, который, несмотря на все свои кунфуистские выверты, вовсе не был спортсменом — не привык быть голым и смердеть потом. Он походил на итальянского или еврейского мальчика, голого и испуганного призывника в каком-нибудь армейском рекрутском пункте Бронкса. Ну не привык он ходить голым! Тебе, кстати, не приходило в голову, что мы массу времени проводили в голом виде — голыми ходили в раздевалках, голыми плавали в реке и загорали на мостике спасательной станции. Вдруг оказавшись голым, он был куда более гол, чем мы тогда.