Уокер Перси - Ланселот

Так в чем же загадка и зачем копаться в пепле?

Затем что ключик прячется в прошлом.

Начнем с того, что есть сейчас. Выгляни в окно. Осенний день в Новом Орлеане с этим особым золотистым светом, заливающим небосклон, когда первый клин холодного воздуха из Канады кристальной призмой врезается в парилку залива. Вглядись в этот золотистый свет. Он играет, как хрусталь, он стекает вниз и заполняет все те же грязные улицы, провонявшие теми же Чупитульскими доками, гомонящие теми же обыденными звуками работающих пылесосов и телевизоров, и голосами домохозяек, перекрикивающихся через открытые двери кухонь.

Теперь рассмотрим прошлое. Представь себе человека, который двадцать лет просидел юристом в округе Фелисьен (вот именно что просидел), изображал из себя «умеренного» или «либерала», что бы это ни значило, весь во власти иллюзии, что он живет своей жизнью, и даже не догадывался, что ни черта это не так.

Но вот нечто происходит. Появилось различие. Различие между тогда и теперь, и состоит оно в том, что теперь я разбужен. Теперь я сознаю, что я — головка магнитофона. Сознаю, что эта комната — головка магнитофона. Вот почему она так пуста и безводна: чтобы я сознавал это. Как ты можешь убедиться, она представляет собой небольшое пустое пространство с протекающим через него временем и крохотным отверстием во внешний мир.

Я остаюсь здесь до тех пор, пока не пойму, что магнитофонная головка делает, и есть ли у меня что сказать по этому поводу. Неужто просто пожирает время, неужто просто переводит чистое пустое будущее в замызганное прошлое?

Год назад (год? больше? меньше?) я сделал два великих открытия: одно — неверность Марго, и второе — свобода. Не знаю, каким образом, но второе непосредственно вытекало из первого. В тот самый момент, когда я убедился в том, что Марго трахается с другим мужчиной, меня словно пробудили от двадцатилетней спячки. Этакий Рип ван Винкль, протирающий глаза. Во мгновение ока я стал трезв, внимателен, собран. И мог действовать.

Но что-то пошло не так. Я рад, что ты просто слушаешь, смотришь на меня и ничего не говоришь. Сперва-то я опасался, что ты, подобно местному психологу, начнешь убеждать меня, будто бы я все сделал правильно — что бы я ему ни говорил, пусть даже откровенно издевался, он бросает на меня один и тот же сочувственный взгляд, словно считает меня либо во всем правым, либо законченным мерзавцем — не знаю, что хуже. Потому что и одно, и другое — не то. Что — то, я не знаю. И все же что-то явно пошло не так, поскольку в результате я здесь, в психушке (или это тюрьма?), восстанавливаюсь после потрясения, психоза и дезориентации.

После состояния свободы и способности действовать (в ту ночь, о которой я тебе рассказывал, для меня открылся мир! я обрел свободу! я что угодно мог сделать, придумать и довести до конца) вдруг я оказываюсь заперт в крохотной камере и рад этому.

Даже лис не станет целый год прятаться в норе, если он не ранен. Но мало-помалу он выздоравливает, и вот высовывает нос, озирается.

Я по-прежнему полон решимости начать новую жизнь. Но я понимаю, что начинать придется с нуля.

Начинать с такой же норки, как эта — маленькой, чистенькой, аккуратно подметенной, с крохотным окошком в окружающий мир и еще одним живым существом в комнате по соседству. А большего и не надо. На самом-то деле большего просто не вынести. Прибавится живых существ, шире станет окно в мир, больше книг, разговоров, телевидения, новостей, и ты опять такой же сумасшедший, как прежде. К магнитофонной головке слишком многое подведено, новая лента слишком пуста — слишком много возможностей, а лента, прошедшая через головку, — слишком заполнена.

Но что же случилось с той, предыдущей новой жизнью в прошлом году? Я должен выяснить, чтобы не совершить ту же ошибку вторично. Поэтому придется вернуться и покопаться в головешках Бель-Айла. Что-то есть такое, чего я не пойму. А ты мне и рычаг, и точка опоры к нему, и пара рабочих рук на подмогу. Потому что ты знал Бель-Айл и знаешь меня, и никому другому я не смогу рассказать об этом.

Что-нибудь через месяц меня выпустят. По крайней мере, я так полагаю, хотя врачи помалкивают. Возможно, Анна тоже сможет выйти отсюда.

Кто такая Анна? Это моя соседка. Я не говорил тебе, что навестил ее, и она сказала, как ее зовут? Кроме того, она впервые поела. Скоро им не придется ее кормить насильно. Как это произошло? Очень просто. Мне надоело перестукиваться. Поэтому я просто встал, подошел к двери, открыл ее и впервые самостоятельно вышел в коридор. Потом прошел по нему три метра, и вот ее дверь. Постучался и вошел. (Иногда жизнь так проста!) Она, как всегда, лежала, свернувшись на койке, лицом к стене — на щеке прядь волос, худое бедро обтянуто больничной рубашкой. Смуглые мальчишеские руки, образуя латинское v, зажаты между колен ладонями вместе.