Альбер Коэн - Любовь властелина

— Скажи мне, что ты ему говорила, — отчеканил он.

— Не знаю. Ничего не говорила.

— Ты называла его любимым?

— Конечно же нет. Я его не любила.

— Тогда почему же ты позволяла ему делать это?

— Потому что он был нежным, воспитанным.

— Воспитанным? Он воспитанно наносил тебе удары в одно место?

— Ты отвратителен.

— Когда ей наносят подобные удары, это признак хорошего воспитания, — вскричал он, вне себя от ярости. — Но когда ей говорят об этом, это отвратительно, и презирают именно меня, а его уважают! Ты уважаешь его?

— Да, я его уважаю.

Они оба уже едва держались на ногах, как сломанные автоматы, ослабевшие от усталости и пререканий. За окном уже птицы распевали гимны солнцу. Отупевший, голый, по-прежнему с сигаретой, он разглядывал непостижимое создание, что осмеливалось уважать мужчину, с которым совершала непотребства. Больной рукой он толкнул ее, не сильно, словно во сне. Она тотчас же упала, но успела вытянуть руки, чтобы смягчить падение. Она лежала ничком и не двигалась, положив голову на руку. Легкий халат задрался, оголив ноги. Она застонала, позвала папу, зарыдала. Ее спина и зад вздымались и опускались в ритме рыданий. Он шагнул к ней.

Поставив сумку на скамейку, он двинулся по перрону, подошел к автомату, сунул в него монетки, дернул за ручку, посмотрел, как валятся на землю пакетики, засвистел, вновь побрел по перрону, глядя в небо. В одиннадцать часов его охватило беспокойство. Неужели она способна нанести ему такой удар, не явиться к поезду, чтобы помешать ему уехать? Поезд на Марсель прибудет через восемь минут, если не опаздывает. Наконец он заметил, что подъехало такси, по виду из Агая. Из такси вышла Ариадна с сумкой в руке. Их взгляды встретились, но оба сдержали желание рассмеяться, чисто механическое желание, поскольку обоим было невесело.

— Ты тоже уезжаешь? — спросил он, сдвинув брови и опустив глаза.

— Я тоже уезжаю.

— И куда ты поедешь?

— Туда, куда не поедешь ты. Ты куда едешь?

— В Марсель, — сказал он, не поднимая глаз, чтобы не рассмеяться.

— Ну, тогда я поеду на следующем поезде.

— Ты заперла дом? Выключила счетчик газа?

Она пожала плечами, чтобы показать, что ее не заботит такая ерунда, и села на другую скамейку. Сидя в двух метрах друг от друга, каждый со своей сумкой, они делали вид, что незнакомы. В пять минут двенадцатого он встал, подошел к окошку кассы, попросил два билета в первом классе до Марселя, вернулся на набережную, встал с сумкой, по — прежнему не глядя на нее. Наконец поезд подошел к перрону, возмущенно пыхтя, и из вагонов повалили маленькие пассажиры. Он сел в вагон, наблюдая за ней краем глаза. Если она не сядет, он выскочит в последний момент.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он, когда она вошла в его купе.

— Путешествую.

— У тебя нет билета.

— Я куплю у контролера.

— Иди, по крайней мере, в другое купе.

— Здесь есть свободные места.

Зазвенел колокольчик, и поезд сердито заворчал, зафыркал, залязгал железом, окутался облаком пара, взял назад, его основательно тряхнуло, затем он медленно двинулся вперед и наконец решился, разогнался, грохоча своими скованными цепью замученными вагонами, стуча своими настырными колесами. Когда она встала, он нарочно не помог ей водрузить наверх сумку, с удовлетворением отметив про себя ее неуклюжесть. Что поделаешь, теперь ей придется рассчитывать только на себя. Закинув наконец сумку, она села напротив него. Оба смотрели в пол, поскольку знали, что, если они будут смотреть друг на друга, они не смогут удержаться и сначала улыбнутся, потом засмеются и уронят свое достоинство.

В коридоре, качаясь, прошли англичане, тихо посмеиваясь, за ними, шумно гомоня, пронеслась ватага американских парней, идиотски мужественных, пестро и безвкусно одетых, непрестанно жующих, уверенных в том, что они важней всех, что они хозяева жизни, а за ними расхлябанной походкой проследовали их сестрицы, будущие мажоретки, в шотландских гольфах, сексуальные, уже с накрашенными лицами, они, как и братья, объяснялись с помощью невнятных гортанных звуков и являли собой торжество жующей вульгарности.

Эти двое все продолжали не замечать друг друга; за окном вихрем проносились кривые деревья, летели навстречу телеграфные столбы, то вдруг уменьшаясь, то внезапно вырастая, звенели колокола в деревенской церквушке, собака, высунув язык, с забавным упорством пыталась забраться на вершину холма, поезд, качаясь, взвизгивал от ужаса, камни блестели меж рельсов, паровоз непристойно пыхтел, уплывал путевой обходчик, стоящий неподвижно, как манекен, вдали белоснежная яхта, словно игрушка, ползла по средиземноморской глади.