Йозеф Рот - Иов

— Так ты уже решил оставить Менухима здесь? Подожди, до нашего отъезда осталась еще пара недель, а до тех пор Господь сотворит чудо.

— Если Господь захочет сотворить чудо, — возразил Мендл, — он не станет об этом извещать. Но будем надеяться. Если мы не поедем в Америку, то с Мирьям случится несчастье.

Если же мы поедем в Америку, тогда нам придется оставить Менухима здесь. Не хочешь ли ты отправить Мирьям одну в Америку? Кто знает, что она натворит в дороге и там, в Америке, если мы отправим ее одну. Менухим так болен, что помочь ему может только чудо. Если же случится чудо и он выздоровеет, тогда он тоже поедет. Хоть Америка и далеко, но она все же находится на этом свете, а не на том.

Двойра притихла. Она услышала слова ребе из Клучиска: «Не оставляй сына своего, даже если он тебе в тягость. Не отпускай его от себя, он плоть твоя, как и здоровые дети!»

Но она не осталась с ним. Много лет, день за днем, час за часом ждала она предсказанного ей чуда. Ни мертвые на том свете, ни ребе на этом так и не помогли ей, сам Бог не хотел ей помочь. Море слез пролила она. С тех пор как родился Менухим, ночь поселилась в ее сердце, всякая радость была отравлена скорбью. Праздники стали мукой, и дни отдыха стали днями печали. Не было больше ни весны, ни лета. Все времена года превратились в зиму. Солнце всходило, но не согревало. Одна только надежда не хотела умирать.

— Он так и останется калекой, — говорили все соседи. Ведь несчастье приключилось не с ними, а тот, кто не знал горя, не верит и в чудо.

Но и тот, кто знал горе, тоже не верит в чудо.

Чудеса совершались лишь в давние времена, когда евреи еще жили в Палестине. С тех пор чудес уже больше не случалось. Но разве не ходят правдивые истории о чудесах, которые совершил ребе из Клучиска? Разве не он делал слепых зрячими и исцелял парализованных? Вот, например, дочь Натана Пиченика. Что с ней было? Сумасшедшей была она, безумной. Но ее повезли в Клучиск. И ребе посмотрел на нее. И сказал он свое слово. А потом плюнул он трижды. И что вы думаете? Вернулась дочь Пиченика домой разумная, легкая и свободная.

Другие люди имеют счастье, думала Двойра. Чтобы случилось чудо, надо тоже иметь счастье. Но у детей Мендла Зингера нет счастья. Какое счастье у детей учителя?

— Если бы ты был разумным человеком, — обратилась она к Мендлу, — ты бы завтра же поехал в Клучиск и спросил совета у ребе.

— Я? — спросил Мендл. — Что мне делать у твоего ребе? Ты уже была у него, так поезжай еще раз! Ты в него веришь, вот тебе он и даст совет. Ты же знаешь, не верю я в это. Чтобы говорить с Богом, еврею не нужен посредник. Господь услышит наши молитвы, если мы не будем делать неправедные дела. А будем вести себя неправедно, так Он нас накажет!

— За что же карает Он нас? Разве мы сделали что-то плохое? Почему же Он так жесток?

— Не богохульствуй, Двойра. Оставь меня в покое, мне некогда с тобой говорить.

И Мендл углубился в чтение божественной книги.

Двойра схватила свою шаль и вышла из дома. Во дворе стояла Мирьям. Она стояла там, розовая от лучей заходящего солнца, в белом платье, отливавшем сейчас золотисто-оранжевым светом, игравшим в ее гладких черных волосах, и смотрела прямо на солнце своими большими черными широко открытыми глазами, не боясь его слепящих лучей. Красивая, подумала Двойра. Я тоже когда-то была красивой, такой же красивой, как моя дочь, и что со мной стало? Женой Мендла Зингера стала я. Мирьям красивая, гуляет с казаком. Может быть, она права.

Мирьям, казалось, не видела мать. Забыв обо всем, она сосредоточенно следила за пылающим солнечным диском, который как раз собирался скрыться за тяжелой лиловой завесой туч. Уже несколько дней эта темная масса появлялась по вечерам на западе, предвещая дождь и бурю, и снова исчезала на следующее утро. Мирьям заметила, что в то мгновение, как солнце скрывалось за тучами, на другой стороне, в кавалерийской казарме, солдаты запевали песню, пела вся сотня и все одну и ту же песню: «Полюбил я тебя за твою красоту». Служба заканчивалась, казаки встречали вечер. Мирьям вполголоса повторила две первые строчки, которые она только и знала: «Полюбил я тебя за твою красоту». Целая сотня пела про нее! Сотня мужчин для нее пела. Через полчаса она встретится с одним из них или с двумя. Иногда приходили даже трое.

Тут она увидела мать и спокойно остановилась, зная, что Двойра сама подойдет к ней. Уже много дней мать не отваживалась звать Мирьям домой. Ей казалось, что от Мирьям исходит та же угроза, которая чудилась ей в казаках, и наполняла страхом ее сердце, как будто дочь ее была теперь под охраной враждебной и дикой казармы.