Лолита Пий - Бабл-гам

Я повторял эту операцию раз в неделю на протяжении почти года, и Манон ничего не заподозрила. Она даже не замечала, что, когда бывала строптива и, ссылаясь на мигрень, избегала вкушать плоды нашего союза, ее букерша (блестящая ученица Школы) едва удостаивала ее телефонного разговора и снимала трубку, только чтобы приказать сбросить еще пять кило, угрожая увольнением, зато когда она была милой, пылкой и соглашалась в постели на всякие sex toys (искусственные члены, хлысты, наручники) и вторжение посторонних участников, вернее, участниц, уже назавтра букерша начинала истерически гоняться за ней, предлагая рекламные кампании имбирной кока-колы или «Вюиттона», с Аведоном в качестве фотографа и Вернером Шрейером, одним из самых удачных моих двойников, в качестве престижного партнера по лежачим играм.

Фальшивый Аведон снимал, фальшивый Вернер позировал, гримерши в полном составе потихоньку хихикали, пока Манон кривлялась, жалуясь, что она нарасхват. Я отправлял негативы в лабораторию, оттуда они попадали на обработку, и в конечном счете все это оказывалось на печатном станке у фальшивомонетчика, который немедленно высылал мне целые связки фальшивых «Эль», фальшивых «Вог», фальшивых GQ , набитых фальшивыми гиперреалистичными рекламами, и, должен признаться, Манон выглядела откровенно неплохо. То же он проделывал и с афишами, и я оплачивал пиратскую расклейку во всех городах, где мы бывали: я посылал расклейщиков лепить лицо Манон повсюду, где она случайно может оказаться, а потом все содрать, покуда другая команда отрабатывала свои деньги ста метрами дальше, и так далее, и так далее, и так далее, и Манон двигалась вперед в декорациях, не подозревая, что декорация движется вместе с ней.

Время шло, и Манон с каждым днем ломалась все больше. Она жила в нон-пространстве, существовавшем только в ее глазах, для ее глаз, благодаря ее глазам, отрезанная от мира в замке из папье-маше, а она думала — из золота и мрамора. Она снималась, на следующий месяц фото появлялись в журналах, когда она шла по улице, всюду красовалось ее лицо, она ходила в бары и ночные клубы, которые я снимал на вечер, на закрытые показы фильмов, вышедших сто лет назад, на презентации несусветных журналов, отпечатанных в двух экземплярах, один для нее, другой для меня, на дни рождения мировых звезд, которые были лишь их жалкими двойниками, она отказывалась давать интервью для 5-го канала, для «Нигде больше» и для «Халифа TV», обедала с неудавшимися манекенщицами, переодетыми в топ-моделей, и они пресмыкались перед ней, потому что таковы были мои указания, флиртовала с Робби Уильямсом, который не был Робби Уильямсом, добивалась увольнения Летиции Каста, несколько слишком преуспевающей, на ее взгляд, но это тоже была не Летиция Каста, разве что суши в тарелках были отчасти реальными, а я, я ликовал, глядя, как Манон тонет в своем безмерно разбухшем «я», довольная собой, одуревшая от кокаина и проплаченной славы, нон-звезда среди таких же нон-звезд, окруженная потрескиванием вспышек популярных нон-фотографов, погруженная в абсолютный бред.

Все это было довольно рискованно. Я жил в постоянном и страшно возбуждающем поначалу страхе, что кто-то из двойников совершит оплошность или, еще того хуже, предательство и разбудит ее подозрения, а главное, поскольку все держалось на полнейшей изоляции Манон в ее нон-пространстве, я больше всего опасался непоправимого вторжения внешнего мира, малейшего столкновения Манон и ее убеждения, что она что-то значит, с реальностью, где она не значила ровно ничего.

Следующий эпизод: Каннский фестиваль, я, воспользовавшись скоплением американских звезд, запускаю под фанфары свой последний проект, это настоящий прием, и на него приглашены реальные люди. Я постарался влепить Манон очередной сеанс нон-съемок на следующий день в восемь утра, накачал ее стилноксом и водкой: по логике, она должна была рухнуть, как сноп, но логика не учитывала ее сопротивляемость алкоголю и порошкам, а сопротивляемость эта значительно усилилась за прошедшие месяцы благодаря регулярному поглощению в немереных количествах всякой и всяческой гадости, и в тот вечер, в одиннадцать часов, Манон, в истерике, выгружается прямо в реальность, в ночной клуб, набитый оригиналами ее придворных двойников, и героически ухитряется не заметить ничего, тем самым открыв мне, насколько удался мой замысел. Манон была готова поверить во все, что угодно, она смотрела и ничего не видела, потому что не хотела ничего видеть. Она болтает пару минут с настоящим Вернером, якобы отснявшим с ней целую рекламную кампанию, он ее не узнает, естественно, потому что видит впервые в жизни, и она немедленно делает вывод, что не с ней самой что-то не в порядке, а что это Вернер притворяется. И если бы все честное собрание забросало ее камнями, крича: «Уходи, ведьма, ты не наша!» — Манон точно решила бы, что они завидуют или что им заплатила Летиция Каста, или, что еще хуже, приняла бы брань за славословие, камни за розы и склонилась бы перед ними, с раной на виске, с разбитой губой, истекая кровью и не чувствуя боли, и говорила бы: «Спасибо, спасибо». Я ловил невероятный кайф, это был незабываемый вечер.