Дмитрий Липскеров - Родичи

Но все это импресарио говорил в сердцах. На самом деле служитель смерти ощущал себя без трех минут великим Дягилевым и в последнее время даже не стеснялся делать указания режиссеру-постановщику с мировым именем… А Лидочка должна понять, что все гении взбалмошны, что им перечить не след! В самом деле, пусть молодой человек несколько расслабится перед премьерой!..

Они направились к гостинице «Метрополь», в которой был снят номер.

Сидя в кресле ампир, студент Михайлов долго ничего не говорил, смотрел в окно на проезжающие автомобили. Вера тоже молчала, чувствуя себя душой, подавленной чужой волей, бесполым организмом, собачонкой, в конце концов, ожидающей, пока ее погладят.

— Тебя зовут Вера, — произнес он наконец.

— Да, — подтвердила девушка.

— Я все помню про тебя.

— Хорошо.

— Я не помню только зло.

— Разве я причиняла тебе зло?

— Поэтому я тебя и помню.

— А что ты еще помнишь? — спросила девушка, ощутив какой-то почти мистический ужас.

Студент Михайлов лег на кровать, подложив под белокурую голову руки с удивительной красоты пальцами.

— Я помню Розу.

— Кто это?

— Мы с ней ехали в поезде… Она умерла…

— Как это?

— Наш поезд попал в катастрофу…

— Она для тебя что-то значила?

— Все, кого я помню, для меня что-то значат.

Вера некоторое время больше ни о чем не спрашивала, оба молчали.

А потом она собралась с силами.

— Можно к тебе?

Он ничего не ответил, но девушка вдруг ощутила такую жаркую, пахнущую корицей или чем-то еще волну, изошедшую от него; все ее тело обволокло словно паутиной, и Вера кошкой, ступая мягко, опустилась на краешек кровати, а потом змеей заскользила к его бледному лицу, к слегка алеющим губам… Лизнула языком нежно и вдруг укусила страстно.

От неожиданности он открыл рот, впуская ее розовое жало, которое заметалось внутри, отыскивая белые зубы, небо со вкусом крови.

Руки студента Михайлова ожили, длинные пальцы погрузились в девичьи волосы, и Вера, теперь слегка царапаюшая грудь студента, вдруг почувствовала всю чудовищную силу его мужественности. Джинсы сзади с легкостью треснули по шву, прорвалось шелковое белье, и он вошел в ее лоно с первобытной силой.

Она застонала от перемешанной боли и страсти, потеряла ощущение времени и пространства, а затем взлетела в высокое небо с пылающим солнцем, и не ее бабочка была виновницей сего полета…

А потом они просто пролежали весь вечер и всю ночь и лишь изредка говорили.

— Ты еще помнишь? — спрашивала девушка.

В ответ его рука находила девичьи пальцы и сжимала их легонько.

— Вера, — шептал он.

После этого она плакала, стараясь делать это тихо, почти бесшумно, но казалось, что он слышит, как бегут слезы по шелку ее щек, стекая к ключицам и образуя в ложбинке маленькое озерцо.

Она знала, отчего плачет, и он знал о том, посему ничего не говорил, не старался ее успокоить словами, просто трогал губами мочку ее розового ушка и выдыхал весенним воздухом…

А утром, как обычный мужик, он ушел на репетицию, не взяв ее с собой. Просто сказал, что оплатил номер до премьеры, и она может оставаться в нем столько, сколько захочет…

Следующей ночью он не пришел.

Они с вечера сидели с Ахметзяновым в крохотной комнатке гостиницы «Звездочка» и пили хороший жасминовый чай.

— Мне Алик сказал, что она шлюха! — между прочим заметил патологоанатом. — Кстати, жасминовый чай лучше не мешать с сахаром.

— Может быть, — согласился студент Михайлов, размешивая в стакане рафинад. — Мне нравится.

Ахметзянов так и не понял, к чему относятся слова будушего Спартака, к девушке или к чаю, а потоку решил уточнить.

— Вы гений, почти звезда Большого театра, а в будущем и мирового! Мне кажется, нужно быть избирательным в своих связях! Ну что это, в конце концов, звезда мирового балета и проститутка! Никуда не годится!

Студент Михайлов выплеснул в мусорное ведро сладкий «жасмин».

— Согласен с вами, лучше без сахара. — Господин А. заварил себе новую щепоть чая и смотрел, как чаинки, напитываясь кипятком, медленно оседают на дно стакана.

— Может быть, это не мое дело, конечно! — Ахметзянов взял пальцами кусок сахара, помочил его в чае и захрустел громко, так что в люстре зазвенело эхом. — Но, извините, всякая там инфекция, клофелин… Все это может испортить нам премьеру…

— Зачем вы съели землянику?

— Что? — осекся патологоанатом.

— Вы съели частицы душ невинно убиенных.

— Чушь какую-то мелете!