Сью Кид - Кресло русалки

Отец Доминик решился ответить не сразу, но, как я поняла потом, исключительно потому, что ему пришлось отказаться от шутки, приготовленной для меня, и придумать что-нибудь новенькое, предназначенное только для нее. Что-нибудь дерзкое и до странности интимное.

– Апельсин, – сказал он.

Мать плотно сжала губы и слегка приподняла подбородок.

– Какой апельсин?

Отец Доминик остановился на расстоянии вытянутой руки от нее, так, чтобы я не могла видеть его лица. Он понизил голос, надеясь, что я не услышу его, но я совершенно отчетливо различила:

– Апельсин, апельсин, ты когда-нибудь простишь нас?

Лицо матери застыло, не выдавая никаких чувств.

– А ты, апельсин, когда-нибудь дашь мне спокойно готовить? – Потом, порывшись в кладовке, вернулась с большим пакетом муки. – А теперь, если вы не возражаете, я собираюсь испечь кукурузные лепешки.

– Кукурузные лепешки! – воскликнул отец Доминик. – Да хранит нас Господь! Мы вас недостойны. – Он не спеша направился к дверям, но через несколько шагов остановился и повернулся ко мне: – Ах, Джесси, чуть было не забыл. Там, в библиотеке, кое-кто хочет перемолвиться с вами словечком.

Я пересекла четырехугольный монастырский двор, заставляя себя идти непринужденно, не привлекая особого внимания, – походкой человека, собирающегося побродить по библиотеке, только и всего.

Переступив порог, я ненадолго задержалась перед статуэткой святого Бенедикта, державшего свой устав, и вынудила себя прочитать висевшую рядом на стене табличку, как, мне представлялось, должен был сделать набожный посетитель. «Выслушай, сын мой, эти предписания учителя твоего и открой уши твоего сердца…» Мое сердце билось и неистово стучало в груди. Пятнышки света, падавшего из окна над дверью, играли, перекатывались на сосновом полу. Я глубоко вдохнула и постаралась взять себя в руки.

Бродя взад-вперед по книжным туннелям, я время от времени останавливалась и, склонив голову набок, читала названия: «Созерцая Бога» Вильгельма из Тьерри, «О природе вещей» Лукреция, Собрание сочинений Сан-Хуана де ла Крус. Прислушивалась, не раздадутся ли шаги. Где же он?

Когда я дошла до читального зала, расположенного в задней части библиотеки, внутреннее напряжение лишь возросло. Я села за один из трех столов, обращенных к большому окну. Столешница была так отполирована локтями читателей, что я могла видеть свое отражение. Волосы мои были в ужасном состоянии. Сначала я пригладила их рукой, но затем, передумав, постаралась распушить снова.

Вид за окном напоминал мне живописное полотно – беленый дом, где монахи плели сети, забрызганный цветами фуксий и азалий. Японский клен, трава с синеватым отливом, укрывшийся в переменчивой тени крохотный холмик.

Дверь позади скрипнула, я повернулась и увидела Уита, стоявшего перед входом в маленький офис, смежный с читальным залом. Как выяснилось, офис отца Доминика.

Уит был в рясе и ботинках, в которых ездил на птичий базар. Я посмотрела на то место на шее, куда я его поцеловала.

Когда я зашла в офис, Уит закрыл дверь, щелкнул замком, и на мгновение мы застыли в тесной комнатушке, пропахшей парафином свечи, прикрепленной на выступе стены. Под потолком громко гудела лампа дневного света. Я заметила, что жалюзи на единственном окне были опущены, и искусственный свет казался гнетуще ярким. Я инстинктивно протянула руку к выключателю, следя за тем, как лицо Уита и вся комната погружаются в приглушенную полутьму.

Меня охватило проникшее до самой глубины чувство, что я принадлежу ему, чувство интимной близости. Я представила себе островок на болотах, любовно прижавшееся ко мне тело Уита, мир, вздымающийся и опадающий вокруг нас, нерушимую связь, установившуюся между нами. Я подошла и прижалась щекой к его плечу, чувствуя, как его руки, просторные рукава его рясы медленно заключают меня в объятия.

– Джесси, – сказал он немного погодя, – в библиотеке в это время обычно никого нет, но надо быть осторожными. – Он бросил быстрый взгляд на дверь, и я поняла, какому огромному риску он себя подвергает. – У меня всего четверть часа перед хором, но я должен был увидеть тебя.

Подняв голову, я посмотрела на него. Даже в полутьме я заметила крохотные синяки у него под глазами. Он застыл в странной позе, как будто набрал полную грудь воздуха и не в силах выдохнуть.

Я поняла, что меня приводит в ужас то, что творится с ним, его монашество, сила, которая привела его в аббатство. Если мы собирались быть вместе – а сейчас мне отчаянно хотелось этого, – то он тоже должен был хотеть этого так же, как он возжелал Бога, а я не знала, смогу ли соперничать с Ним. Я не хотела быть одной из мифологических сирен, которые своим обольстительным пением завлекали моряков на скалы, или, выражаясь точнее, русалкой Асенорой, обольщавшей монахов. Мне хотелось коснуться его лица, найти уязвимое место в его рясе, но я сделала едва заметный шаг назад.