Торгни Линдгрен - Похвала правде. Собственный отчет багетчика Теодора Марклунда

— Я совершенно вне себя, не знаю, что предпринять.

Могла бы и не говорить, я и так заметил. И решил утешить ее:

— Это в порядке вещей. Человек редко бывает в себе, вечно снует туда-сюда.

— Когда наши парни сегодня выносили «Мадонну», это была самая волнующая акция, в какой я когда-либо участвовала. Пришлось даже совершить двухмильную пробежку. Но без толку.

— Где она теперь, «Мадонна»?

— У судебного исполнителя. На свете нет более надежного места. Беспокоиться тебе не о чем.

— Я никогда не беспокоюсь. Но без нее до ужаса пусто. Она была для меня как мать.

Видимо, я тоже разволновался, иначе бы в жизни такого не сказал.

— Я представить себе не могла ничего подобного, — сказала управляющая. — Ну, что мне доведется участвовать в такой акции. Я словно была персонажем и режиссером чего-то намного большего, чем я сама.

Она шагнула ко мне и принялась теребить мою одежду; я чувствовал, как ее колотит дрожь.

— Я словно находилась внутри произведения искусства, — сказала она.

— Кто бы мог точно знать, — сказал я. — Всем правит случай. Противодействовать ему — значит отдавать все во власть другого случая.

Когда она потащила меня к нише с кроватью, я даже не пробовал сопротивляться, мне было жаль ее и хотелось сделать для нее все что угодно.

Широкую кровать с пружинным матрасом я приобрел, когда у меня жила Мария.

Она то и дело повторяла мое имя, я же не произнес ее имя ни разу, забыл, как ее зовут, и не хотел, чтобы у нее вообще было имя. Лежа с нею в постели, я испытывал странное ощущение: не то сплю с обыкновенной женщиной, не то с официальным ведомством.

На самом деле все наверняка было не так замысловато и сложно, как представляется сейчас. Увы, не дано мне писать так, как играет Гленн Гульд.

В общем, пока я изо всех сил старался ей помочь, мне вдруг вспомнилось, что этим вечером мой черед звонить Пауле. И, приподнявшись на локтях, я посмотрел на часы. Было пол первого.

Я попросил извинить меня на минутку, надо, мол, кое-что сделать, я скоро вернусь, просто по рассеянности забыл про один пустяк. И поспешил в магазин, к телефону.

Паула не поверила, когда я сообщил, что «Мадонну» забрали.

— Здесь, в Швеции, так не бывает! — воскликнула она.

Вернувшись наверх, я застал управляющую в той же позе, в какой ее оставил, и мог продолжить, будто перерыва вовсе не было.

Лишь через час-другой она наконец расслабилась, довольная, избавленная от своей горячки; я сразу уснул, выбившись из сил и взмокнув так, будто аккурат вышел из-под душа.

Проснулся я днем, озябший, весь серый от засохшего пота.

Она исчезла. Даже не вздремнула подле меня, хотела, наверно, проявить такт и деликатность, приходила-то потому лишь, что это было абсолютно необходимо ей самой.

Насколько я понял, она даже не устала. Все мои книги по искусству, снятые с полок, стопками лежали на полу; когда я уснул, она не ушла, а до рассвета читала-перелистывала книги. Сверху в одной из стопок лежали «Грезы под небом Арктики». Открыв книгу, я обнаружил посвящение. Длинное и сформулированное весьма четко; сохранись у меня «Грезы», я бы привел здесь ее слова. Самая большая заслуга сюрреализма, писала она, заключается в том, что он вынул из человека содержание его сознания и сделал реальностью-в-себе, предметом. Благодаря сюрреализму душевное стало зримо как нечто находящееся вне человека, имеющее к нему касательство лишь как символ; стержень личности остается целым, нетронутым. Сюрреализм указывает путь к душевному здоровью через понимание, что бессознательное есть всего-навсего то, что мы себе воображаем. Если не сказать: фальшивка. Попросту говоря, мы способны обрести мир и покой, проводя в духе сюрреализма различие меж вещью и индивидом. Дальше там стояло: «С глубоким уважением. Горячо обнимаю. Искренне твой авт.».

Для витрины я выбрал другую картину: девчушка сидит на камне и плачет, рядом, склонясь над нею, стоит рыбак с трубкой-носогрейкой в зубах, а поодаль, в море, замерли на волнах две парусные лодки. В уголке подпись: Стрём.

На самом деле никакого Стрёма не существует. Просто в мастерских и на фабричках, где изготовляют такого рода продукцию, часто ставят в нижнем углу именно «Стрём». Вполне подходящая фамилия для художника.

Затем начали названивать журналисты. Явно по чьей-то наводке.

— Ты, понятное дело, ни в чем не виноват, — говорили они. — Как правило, все твердят, что не виноваты.

Пятеро журналистов за несколько часов. Все они задавали одинаковые вопросы. И ответы получили одинаковые. Разговаривая с первым, я записывал свои слова и после, когда звонили другие, просто читал по бумажке: