Н. Келби - Белые трюфели зимой

Когда официант в белом галстуке, держа в руках блюдо, накрытое серебряным куполом, представил Tournedos Rossini, идеальной формы крошечные рулетики, украшенные тоненькой пластинкой фуа-гра и соусом из перигёрских трюфелей и мадеры, — блюдо, которое Эскофье назвал в честь знаменитого итальянского композитора Россини, — то об этом писали все газеты на свете. Элегантный и весьма корпулентный Россини, которого вкусная еда влекла, пожалуй, куда больше музыки, говорил — и эти его слова очень часто цитировали: «Я не знаю более приятного занятия, чем еда. Аппетит для желудка — все равно что любовь для сердца». Он запросто мог съесть подряд двадцать порций одного и того же блюда. Вскоре в Шотландии перестало хватать мясного скота, столь велики стали запросы публики.

«Фантазия, безусловно, неплохо продается!» — говорил Эскофье.

И действительно — для клиента «Савоя» не было ничего невозможного. Если клиент желал пообедать в японском садике, это осуществлялось благодаря полной перепланировке двора. Для зелено-белого банкета фруктовые деревья, на которых еще висели фрукты, специально подрезали так, чтобы их можно было превратить в столы с прозрачными стеклянными столешницами; и точно так же были устроены стулья, под каждым из которых был изящно обстриженный куст. А когда одному миллионеру захотелось пообедать в Венеции, сад затопили и расставили столики на берегах импровизированного «канала», по которому плыла гондола, в которой стоял маэстро Карузо, [97] Энрико Карузо (1873–1921) — знаменитый итальянский тенор, величайший мастер искусства бельканто; в молодости пел в крупных ресторанах; прославился исполнением лирических партий в операх Верди, а также неаполитанских песен. исполняя свои дивные серенады.

На кухне «Савоя» трудилась огромная бригада из пятидесяти человек. Поскольку сам Эскофье учить английский категорически отказывался, а большая часть его команды совсем не знала французского, то они совместно разработали некий язык жестов, знаков и кулинарных подсказок. В этом языке попадались, правда, и отдельные словечки из французского, английского, польского, итальянского и китайского языков.

«Савой» быстро обретал успех, и успех этот все возрастал, но Эскофье тем не менее чувствовал себя очень одиноким, особенно плохо ему было по ночам.

«Прошу тебя, приезжай», — писал он Дельфине. Он и сам сперва пытался ездить в Монте-Карло достаточно часто, хотя бы раз в месяц, но чем дальше, тем труднее ему становилось уезжать — и из дома, и из Лондона.

— Ничего, она приедет! — уверял его Ритц, но Дельфина не приезжала. Мало того, они с Эскофье стали ссориться каждый раз, как он приезжал домой.

— Да я просто больной становлюсь, стоит мне об этом Лондоне подумать! — говорила Дельфина. — Я уже с утра ни есть, ни пить не могу, как только вспомню об этом городе.

— Как может мысль о городе сделать кого-то больным? — удивлялся Эскофье.

— Там нет моря. И люди там какие-то бледные, как тесто.

— Люди там очень добрые. А сам город просто восхитительный.

— В Монте-Карло нет налогов. Тут невозможно просто так потерять свой дом.

— Но содержать два дома слишком накладно!

Через некоторое время Эскофье догадался: скорее всего, жена не хочет ехать в Англию из-за Сары. Сара Бернар тогда очень много времени проводила в Лондоне, и если они встретятся, может возникнуть довольно неловкая ситуация. Дельфина знала, что Эскофье и Сара когда-то были любовниками, и ей было, безусловно, неприятно то, что и все эти годы они оставались близки. И действительно, когда Эскофье пытался защитить Сару от обвинений в аморальности, это каждый раз вызывало у его жены одно лишь раздражение.

— Но она родила ребенка, не имея мужа!

— Зато она обожает своего сына и с нежностью о нем заботится, как, впрочем, и о своей матери, и о младшей сестре.

— Но она носит мужскую одежду!

— Она мне однажды сказала: «Я настолько естественна, что предпочитаю быть в мире и со своей совестью, и с Господом Богом», — ответил на это Эскофье.

— Ну, знаешь, если нужно объяснять людям, какая ты естественная, что же тут естественного?

Собственно, и прежде, еще до того, как Эскофье уехал и стал работать в «Савое», Сара была в их отношениях настоящим камнем преткновения. Когда международная пресса обвинила Бернар в том, что она устраивала оргии во время своего тура по Америке — в частности, имелся в виду чисто мужской ужин, организованный в «Дельмонико» издателем газеты «Нью-Йорк Геральд», — Дельфина назвала это «работой на публику» и «саморекламой», облегчающей продажу билетов на спектакли. Эскофье все эти слухи казались весьма туманными и запутанными.