Н. Келби - Белые трюфели зимой

— Значит, теперь вы придете работать к нам? Значит, то, что «Савой» вас потерял, обернется для нас выигрышем?

— Это правда, что у вас в винном погребе двести тысяч бутылок? — спросил в ответ Эскофье.

— Да там одного только шампанского сто двенадцать сортов!

— Тогда я хотел бы у вас поужинать.

— Ужин — вот поистине прекрасное начало! Я сочту это весьма многообещающим знаком.

Близилась полночь, но «Максим» был полон. Туда валом валила толпа театралов — особенно тех, кто пришел лишь на последний акт спектакля; в последнее время стало модно приходить именно к последнему акту, а смотреть спектакль целиком было, можно сказать, уже и не принято. Корнюше провел Эскофье через весь зал; там было немало его бывших клиентов, и некоторые старательно отворачивались, когда он проходил мимо, а некоторые просто смотрели сквозь него, словно он вдруг стал невидимым. Корнюше подвел его к маленькому столику на двоих, рядом с вращающимися дверями, за которыми находился знаменитый «омнибус» — длинный коридор, тесно уставленный столиками, за которым виднелся бар; в «омнибусе» собиралась исключительно парижская элита; он заменял ей клуб. Такое место было только в «Максиме». И Эскофье твердо решил, что будет ужинать именно там.

В главном обеденном зале, впрочем, тоже было совсем неплохо. Оркестр играл какую-то томную песню Ринальдо Хана — точнее, просто мелодию без слов. Вообще-то в этой популярной песне говорилось о неверности. «Прелестный выбор » , — подумал Эскофье, заметив, сколь многие мужчины пришли сюда отнюдь не с женами.

В «Максиме» было довольно тесно. И все вокруг красное — ковер, портьеры, сотни настольных ламп с темно-розовыми абажурами, сквозь которые теплый свет падал на тесные ряды столиков и плюшевые красные банкетки. Глядя на все это великолепие, Эскофье сразу вспомнил вокзальные залы ожидания для пассажиров первого класса, где знаменитости и те, что хотят таковыми казаться, а потому облачаются в шелковые вечерние платья и смокинги, вовсю стараются показать себя и зачастую ведут себя просто отвратительно.

К Корнюше подошла хорошенькая юная девица с накрашенными губами и нарумяненными щеками и что-то ему шепнула. Он посмотрел на карманные часы и сказал: «Да. Сейчас. Столик в переднем ряду», а потом сунул девице несколько купюр, которые та спрятала за глубокий вырез платья. Она казалась почти точной копией La Goulue, Обжоры, королевы «Мулен Руж», но все же была явным подражанием.

— Это для вас обеих, — сказал ей Корнюше. — И не вздумай поступить, как в прошлый раз.

— Конечно, конечно!

И девица расцеловала Корнюше в обе щеки, а потом поцеловала в губы.

— Мы тут непристойно себя ведем, да? — улыбаясь, сказала она Эскофье и вернулась за свой столик у окна.

Корнюше откашлялся.

— Она и ее подружка сегодня вечером устроят для нас небольшой сюрприз.

— Очень красивая девушка, — сказал Эскофье.

— За это я ей и плачу. Всегда неплохо, чтобы у окна сидели красивые женщины. И все могли бы их видеть прямо с тротуара.

И действительно, за столиками, стоявшими вдоль окон, сидели как раз такие дамы. У каждой была осиная талия, а обнаженные плечи казались фарфоровыми от рисовой пудры; и все они выглядели сногсшибательно элегантными в шелковых платьях, драгоценностях и умопомрачительных шляпках.

Вокруг вообще было так много красивых женщин, что Эскофье даже заколебался: может быть, все-таки стоит сесть за предложенный столик? Этот небольшой зал чем-то напоминал оранжерею — на стенах висели бра в виде лилий или калл, стеклянная крыша была украшена переплетающимися стеблями и листьями цветов, на стенах большие фрески в виде обнаженных женщин. Да и сами женщины в зале напоминали роскошные, зрелые плоды, только и ждущие, когда их сорвут.

И все же, когда Корнюше предложил Эскофье сесть и даже подвинул ему стул, великий шеф-повар сесть отказался и спросил:

— Не лучше ли сохранить этот столик для какой-нибудь пары? А я бы, пожалуй, устроился поближе к бару. Надеюсь, там для меня найдется местечко? Вы, конечно, понимаете, что я имею в виду?

Корнюше улыбнулся, хлопнул Эскофье по спине и сказал:

— Ну, естественно! Поближе к раю. — Он толкнул вращающиеся двери, и они оказались в «омнибусе» во всей его декадентской красе и славе. — Сейчас вы увидите настоящий спектакль de grande galantèrie, [123] Зд.: великосветского донжуанства (фр.). — сказал он Эскофье, и тот с ним согласился.

Многих «исполнителей» этого спектакля он прекрасно знал. У дверей, например, сидели пятеро братьев, русские князья в полной военной форме, со своими временными спутницами в состоянии различной степени обнаженности; их столик был буквально заставлен большими бутылками шампанского. За соседним столиком сидел Карузо, а на коленях у него — две юные девицы, которые кормили его устрицами. «Устрицы для певца неплохо», — подумал Эскофье и заметил в дальнем уголке драматурга Жоржа Фейдо, который быстро что-то писал.