Александр Шакилов - Культурный герой

Кир ожидал, что воображаемый друг обрадуется. Как-никак, встреча старых приятелей после многовековой разлуки. Да и скучно небось тысячелетиями торчать в одной и той же капсуле, весьма, кстати, небольшой. Однако друг радости не проявил.

— А, опять ты, — пробормотало существо. — Ты зачем здесь?

— Вообще-то, — заметил Кир, — это мой корабль.

— Корабль. Ха. Убогая скорлупка. Такие ли были корабли? Вот, помню, линкоры серии «Имперский орел», боевые дирижабли, штурмовики звездного флота — это да. Корабли. А у тебя нет, не корабль. Какая-то перелетная матка с техническими характеристиками корыта.

Кир прищурился. Дело, кажется, было сложнее, чем он предполагал.

— Ты, воображаемый, зубы мне не заговаривай. Либо ты войдешь в этого голема и станешь Венькой, либо я тебя перестану воображать.

— Ха, напугал, — сказало существо. — Это еще кто кого воображает.

— Ну что ж, — спокойно заметил Кир, — тогда вообрази себе зимнюю одежду и снегоступы, потому что я сейчас закладываю заряд взрывчатки в чертову капсулу, — и действительно вытащил из рюкзака брикет пластиковой взрывчатки.

— Но-но-но, — сказало существо. — Может, не надо?

— Надо, Венечка, надо. Иначе никак.

Существо вздохнуло, окинуло прощальным взглядом уютную капсулу — последнее напоминание о доме — и вошло в голема.

Путь вниз был намного трудней, потому что Венька оказался редкостной бестолочью и два десятка раз чуть не навернулся со снежных уступов. Когда наконец спустились, куртка Кира насквозь промокла от пота. Венька морщился на свет и ныл:

— У меня пальцы болят. На ногах. И на руках тоже. Хочу валенки.

— Будут те валенки, — посулил Кир, запихивая новорожденного в снегоход.

В Городе уже выпал первый, неуверенный пока еще снег. Снег лежал на всем миллиметровой пленкой и на ощупь был холоден и хрупок, как кожа очень старого человека. Ирка прогуливалась по больничному парку. Она делала два шага вперед и шаг назад, мелкие, почти танцевальные шаги, и с интересом смотрела на отпечатки своих ног в снегу. Красногрудые птички ссорились из-за гроздей рябины. Мимо дворник прокатил свою тележку с метлами, и снова в парке стало пусто. Потом послышалось тихое «хруп-хруп». Ирка поняла, что кто-то идет к ней по снегу, и прикрыла пальцами глаза. Ей очень хотелось, чтобы это был Кир, но шаги Кира звучали по-другому. Точнее, никак не звучали. Кир ходил бесшумно. Наверное, это нянечка из корпуса пришла звать ее внутрь. Ирка досчитала до двадцати семи — счастливое число — и посмотрела. По снегу к ней, толстый, мягкий, в полушубке и варежках, шагал Венька. Щеки его раскраснелись от холода, он улыбался и широко развел руки.

— Ох, — сказала Ирка. Она поднялась на цыпочки, качнулась, а потом кинулась к Веньке, подскочила, обняла его за шею и прижалась всем телом, халатиком к полушубку, щекой к его холодной щеке. — Ты нашелся.

— Я нашелся, Ирочка.

Кир, подглядывающий из-за липового ствола, отвернулся.

Потом было то, что было потом. Ирку выписали из больницы, потому что вот оно — доказательство ее несомненной нормальности. И прозрачные пауки перестали вить над ней свои сети, ведь она была теперь сильная. Оставалось только слегка подделать воспоминания Иркиных друзей и школьные, а потом и институтские документы — но это все пустяки. Ирка была очень благодарна Киру. Она и любила его, бегала то от него к Веньке, то от Веньки к нему. А Кир… А что Кир? Кир оставался Киром.

— Не расстраивайся, — утешал молодого друга не одну собаку съевший Джентльмен, — такие как мы, то есть ты и я, не умеют любить. Ненавидеть — вот это запросто. Горячо. Пылко. Пламенно. А любить — не-а. Любовь — совершенно другой, недоступный нам вид бессмертия.

КОНЕЦ ИНТЕРЛЮДИИ № 3

Снизу или с высоты полета межконтинентального аэробуса стесанная вершина пирамиды показалась бы незначительной точкой, комариным пятнышком на разметке карты. Возможно, легкая неправильность пирамиды и вовсе не была заметна и треугольники стен выглядели идеальными. Совершенными. Черный обсидиан, возносящийся в бурое, дымами мусоросжигательных заводов и краской загаженное небо. Черный обсидиан со щербинкой на самом верху. Однако снизу на пирамиду предпочитали не смотреть, а межконтинентальные аэробусы здесь не летали — так что был ли кем-то замечен дефект, оставалось неизвестным.

Кира протащили по тысячам ступеней и, задыхающегося, вытолкнули на небольшую площадку. За краями площадки была пустота. Центр площадки украшал ковер, на ковре абрек в обнимку с красавицей скакал на тонконогом коне. Посреди ковра стоял стол. Обычный кофейный столик, с подносом и приборами. Тонкие фарфоровые чашечки, белобокий кофейник, блюдца с повидлом. Там же поблескивала и бутылка коньяку, хотя — скажем прямо — был в бутылке отнюдь не коньяк. В бутылке была чача. За столом, на изящном стуле — не иначе, мастера Гамбса изделие — сидел Джентльмен и попивал кофе из чашечки с голубым ободком. Второй стул пустовал. Увидев Кира, Джентльмен сделал приглашающий жест. Кир мог бы остаться гордо стоять, но гордость была мало присуща Киру. Скорее, ему были присущи лень и прожорливость. Поэтому он плюхнулся на стул, сгреб печенье из вазочки и, не дожидаясь, пока обслужат, налил себе кофе. Откусил от печенья, отхлебнул из чашки и в наслаждении прикрыл глаза. Прикрыть глаза в любом случае стоило, ибо их немилосердно ело дымом от заводов. То есть Киру хотелось бы думать, что от заводов. Падающие на столик хлопья жирной серой сажи мало были похожи на промышленные отходы.