Михаил Кизилов - Капитан

Резко, на высокой ноте закончили песню палестинцы, но молчание в салоне «Икаруса» словно продолжало ее. Автобус бежал по шоссе, жизнь текла своим чередом, но это молчание перекрывало все звуки. Такая же тишина стояла после налета на чехословацкий батальон в лесу, тишина угрюмая и горькая, как сама мать-скорбь над убитыми и ранеными. «Лютый ветер, запах крови…» Черная тишина.

И сразу после воспоминаний голову начали сжимать безжалостные обручи. Карел хотел съехать с проезжей части, немного постоять, но сдержался, не позволил себе этого: грозное дыхание бейрутского воздуха ощущалось сейчас в салоне, и Карел только крепче стиснул зубы.

Он не расслышал первых гитарных аккордов: новая песня пришла спокойно и просто, как входят в собственный дом люди. Вернее, это была еще не песня: русский гитарист провел легкими пальцами по струнам, перебор сменялся перебором, потом короткая пауза, несколько аккордов, и только после этого четкий и громкий гитарный бой возвестил начало песни. Уверенный голос вплелся в мелодию, соединил вместе аккорды, Карел даже подумал, что это продолжается песня палестинцев, но вдруг зазвучали русские слова.

«Икарус» так же быстро бежал по загородному шоссе, слушая песню. Карел старался понять, о чем она. Боль еще жила в затылке, но притаилась, не подавала признаков.

Песня была незнакомой, с резкими, отрывистыми словами, с тревожными и требовательными аккордами гитары.

Порой пальцы гитариста постукивали по корпусу инструмента, стук был тревожным, торопливым.

Песня закончилась тремя аккордами, разгоряченный голос умолк перед ними, будто оборвался. Боль в затылочной части ничем не откликнулась, но Карел чувствовал ее по привычке.

И вдруг он едва не вскрикнул: он разыскивал свою песню сорок лет, а она явилась неожиданно просто, без всяких церемоний; и Карел даже испугался, что она так же внезапно уйдет. Карел сбросил скорость, поспешно выискивая предлог для остановки, но передумал и поехал дальше медленно, — у самой обочины, стараясь разобрать каждое слово песни, запомнить его и не отпустить. «Ой да не вечер, да не ве-е-чер…» — сколько лет он ждал ее!

Песню подхватили. Она разгуливала по салону, словно ветер в чистом поле, и разноголосое пение усиливало ее красоту и мощь.

Все внимательно слушали песню, мощно звучал хор голосов. Лишь когда песня закончилась, Карел заметил, к собственному удивлению, что автобус стоит у края шоссе, но сейчас было не до этого: так хорошо вдруг ему стало. Ах ты, как бывает! Он опустил голову к баранке и терся то одной, то другой щекой о ладони.

Милена испуганно заспешила по проходу между креслами к водительскому месту.

— Товарищ Карел Новак, что с вами? — Она всегда обращалась к нему так, подчеркивая уважение к его возрасту и водительскому мастерству.

Карел рывком поднял голову и быстро начал объяснять. Милена никак не могла понять, что случилось, зачем вдруг понадобился магнитофон, при чем здесь вечер и лесная дорога. Карел остановил свои сбивчивые объяснения, секунду продолжал и с радостью почувствовал, что боль в затылке начисто пропала, и, развернувшись на кресле к пассажирам, отыскал глазами группу русских.

— Я плохо скажу, — начал он, подбирая русские слова, — пусть лучше она переведет. — И продолжил по-чешски, стараясь не торопиться: — Меня ранило на войне в голову, и, когда я пришел в себя, было очень больно. Русская девушка пела мне эту песню, и боль проходила. Помню, в первый раз, — заторопился он, возвращаясь в памяти к тем давним годам, — открыл глаза — все черно, я даже не открывал их, чтобы не так было больно, а потом вдруг услышал песню, вот эту песню, и боль сразу прошла. Как она называется? Спойте еще раз, я запишу на магнитофон.

Милена переводила слово в слово, не замечая, что передает интонацию взволнованной речи Карела, заражаясь его горячностью. Она смутилась, когда Карел попросил:

— Успокойся. Не торопись, песня нашлась, — и улыбнулся Милене. Потом спросил по-русски: — Как она называется?

— У нее два названия, — ответил парень, который играл на гитаре. — «Казачья притча» или «Сон Стеньки Разина».

— Забыли так… мою песню, — говорил Карел, все еще оставаясь в плену воспоминаний.