Михаил Кизилов - Капитан

— Что рты разинули, волной зальет, укрывай катер…

И бросился к штурвалу, чтобы выправить катер носом к волне.

Укрывшись брезентом, прижали его к бортам. Стало темно.

Продолжая ворочать штурвал, Санин крикнул, чтобы держали крепче.

Было темно и жутко, казалось, катер летит куда-то в бездну, там, впереди, что-то трещит и рушится.

— Держитесь! Ребята-а-а…

Катер вздрогнул, тяжко охнул, провалившись в яму, затем взлетел так, что дух захватило… Когда шум утих, люди выбрались из-под брезента. Начался дрейф. К вечеру плотный, как вата, туман обложил все вокруг катера пеленой.

Трое спали в отсеке, тесно прижавшись друг к другу, четвертый неподвижно стоял у штурвала, изредка поворачивая голову то влево, то вправо. Через три часа он разбудил одного из спавших, передал ему часы, а сам лег на его место.

Двое суток продержался туман. Темный клочок воды вокруг катера беспрестанно колыхался. Промозглая сырость, казалось, проникла до костей. Сон тяжел и чуток, нервы как струны…

В ночь на третьи сутки начался шторм. Это был ад. Фосфорические горы носили катерок на своих хребтах, то швыряя его в бездну, то кидая к тучам. Он кренился, черпая бортом воду, вставал на дыбы, угрожающе скрипел. И вновь взлетал, и вновь падал. Четверо, накрыв брезентом рулевой отсек, крепко держали тяжелую ткань за углы: когда волна обрушивалась на катер, брезент мгновенно провисал, наполненный водой, и люди тотчас выливали ее за борт. И снова натягивали брезент как крышу, чтобы после следующего удара волны повторить все сначала. Но иногда катер швыряло так, что люди падали, и тогда холодный поток устремлялся в отсек, вода затапливала его все больше и больше. Люди, судорожно цепляясь за борта, снова становились по местам и вновь растягивали над собой мокрый, неимоверно тяжелый брезент. Никто ни на кого не смотрел, каждый понимал, что это единственная возможность оттянуть свою гибель, и потому крепко держался за угол брезента.

В селе лишь на вторые сутки подняли тревогу — пропали рыбаки. И только собрались выслать на поиски самолет, как налетел ураган: разрушил печные трубы, разбросал бочки, оборвал провода, выкинул на берег две баржи… Решили: в такой шторм не спастись на маленьком катерке. И все же направили специальный катер курсировать вдоль берега в надежде обнаружить хоть какие-то следы пропавших. Два дня вдоль берега линии летал самолет — с той же целью. Но поиски были тщетными.

А люди были живы. Изможденные, похудевшие, уставшие от непосильной борьбы со стихией, они спали. Над ними сияло спокойное лазурное небо. Семен открыл глаза, не шевелясь, долго смотрел вверх. Пересохшие губы в крови. Руки как чужие, не слушаются, пальцы не сожмешь в кулак — обессилели. И как будто в бреду, не понять: не то ласковое синее небо над ним, не то вода…

Что-то стукнуло. Семен увидел, как Санин, сморщившись, жадно глотая ртом воздух, медленно поднимается на ноги. Хочет улыбнуться ему, но не может — лицо искажается в гримасе, совсем не похожей на улыбку. Санин кашляет, наваливается большим грузным телом на борт, пристально всматривается вдаль. Семен с трудом узнал его лицо. Оно почернело, сморщилось, седые волосы слиплись и торчали как перья. Лишь глубоко посаженные глаза продолжали блестеть, как и пять дней назад.

«Ох, и потрепало же нас», — слышит Семен чей-то хрип. Он косит глаза и видит, как из носового отсека выползает на четвереньках Еремей. Он тоже тяжело дышит, облизывая желтым языком почерневшие губы. И вот уже все четверо, навалившись на борт, с тоской смотрят на медленно тающий берег; недосягаемо далекий, он повис над водой зыбкой, прозрачно-голубоватой каймой… Сверкающая грудь моря мерно вздымалась и опускалась, волны толклись у борта, радуясь, убегали вдаль, сливались с небом. Небо как море, море как небо. Люди — песчинки. Жарко. Тело вялое, сердце стучит в висках, дышать тяжело. Жарко, очень жарко. Пить хочется.

Натянули над смотровым стеклом кусок тряпки, легли, кто где мог. Закрыв глаза, чтобы не видеть рыбаков, Семен отгоняет назойливо бьющуюся в голове мысль: «Виноват… Виноват… Виноват…» Теперь, когда море, которое в шторм забрало все их силы, позволило расслабиться, эта мысль не оставляла Семена. И тем назойливее была она, чем больше понимал Семен, что никто из рыбаков не помнит о его вине. «Виноват, виноват, виноват», — стучало в висках. Душный сон опутал тело, стало темно и пусто.

К вечеру похолодало, жиденький туман повис над морем, мельчайшие частицы влаги приятно щекотали кожу, люди ловили их ртом, пытаясь утолить мучившую их жажду, но только еще больше разжигали ее.