Леонид Леонов - Пирамида. Т.1

Одетая и без сна мать еще лежала пластом, когда Дуня начала свои сборы. Она оделась в самое лучшее свое, трудней всего далась наигранная беспечность в глазах. У ней еще не было опыта, но безотчетное чутье гонимых подсказывало ей, что отблеск беды, да еще такой подпольной, мог отпугнуть великого удачника. Поразительно, что сохранился в памяти нигде не записанный, столько месяцев назад и вскользь произнесенный номер сорокинского телефона. Вперебежку, из одной в другую начался обход автоматных будок в Старо-Федосееве, все не решалась позвонить. Сперва кого-то разбудить боялась, но вовремя сообразила, что тот может укатить за город на весь день. Но как только набралась храбрости, то вдруг забыла две последние цифры... Последовавшие затем знаменательные совпаденья показывают, насколько все было готово к заключению роковой сделки.

Наугад произнеся пятизначный номер, Дуня сразу попала на Потылиху. Был выходной день, без шанса застать кого-нибудь на студии, но ответили без промедленья. Когда же без капельки удивления попросила позвать режиссера Сорокина, сам же он случайно оказался у телефона.

— Слушайте, Сорокин, не кладите трубку... Я сейчас все объясню, — отчаянно прокричала она, даже не назвавшись в спешке из боязни обрыва. — Помните, я вывихнула ногу в начале зимы, ночь и метель, и ваша синяя машина... Так вот, я решилась, я продаю то самое, если оно еще нужно вам... ! Ну, помните теперь?

Дальше снова шли совпаденья. Сорокин крайне дорожил своим временем и досугом, а в студию прибыл лишь ради неотложного совещанья... и вообще он уже подзабыл забавную девицу в смешном капоре и шубке, помнится, голубого рытого плюша, употребляемого на подклейку футляров для среднеазиатских музыкальных инструментов. Он еще колебался с согласьем на сомнительное приключение, но в срывающемся девичьем голоске звучало обещание чуда, от которого не посмеет отвернуться самый иронический скептик на свете. «Ах, это вы, малютка?.. Как же, как же!» И тотчас выяснилось, что из-за срочного вызова докладчика в высшую инстанцию заседание переносится на понедельник, отчего, в свою очередь, переместились другие мероприятия, и в донельзя перегруженной повестке сорокинского дня объявился двухчасовой просвет, как раз на обеденное время. Природная осторожность заставила его назначить местом встречи водную станцию в Химках, где дальность и глухой сезон обеспечивали ему безопасность от дотошных друзей: он не любил быть мишенью. Новый тамошний ресторан, сразу привившийся у спортивной молодежи, кроме того, в первое трехлетье стал модным местом у обеспеченных москвичей, стремившихся за светским развлеченьем в пределах от дюжины шампанского до кружки пива под шашлык забыться от суровой тогдашней действительности.

Нужно было ехать долго, и с пересадками, так что успела померкнуть краткая прелесть первовесеннего денька, заодно с ним и возникшая было надежда. Перед закатцем, в косых его лучах, немножко просиял неказистый об эту пору подмосковный пейзаж, но Дуня за всю дорогу не выглянула в окно автобуса, рукавом не обмахнула запотевшего стекла, — ехала и качалась на сиденье, прикидывая в уме возможные условия сделки, тоже всякие попутные обстоятельства, слившиеся по мере приближенья к цели, в самые пугающие сочетанья... В сущности, заодно с дверью ей предстояло продавать самое драгоценное свое, тему дымковскую, то есть бессонные виденья последнего месяца, расцвеченную тревогами за ангела, разумеется, в пределах провинциально-ребяческого воображенья. Ей чудились темные притоны и подворотни, знакомые по романам с чердака, душные альковы, чуть ли не игорные дома, если бы имела о них хоть слабое зрительное представление, — другие, ею же придуманные страхи вроде каверз, обольщений, надувательства... мало ль бывало в ту пору небережных, хуже вострого ножа, прикосновений!

Последнюю неделю она в думах своих о Дымкове постоянно видела его с женщиной... нет, то не ревность была к возможной и, кстати, уже появившейся сопернице, ибо совсем другое связывало Дуню с ее созданием, даже не боль материнская за отданное превратностям моря житейского любимое детище, — скорее одержимое состояние художника, прикованно следящего за движением самого себя в нем, еще вернее его смутная творческая печаль о чем-то преходящем, гаснущем, распыляемом, как звездный свет, без надежды на повторенье здесь. И оттого, что буквально все в Дымкове от чрезвычайной доброты и бесхарактерности до простоватой внешности его было только от Дуни одной, вся его земная судьба была заранее программирована в ней — задолго до момента, когда послушный ее бессознательному веленью, сошел к ней, отслоясь от старо-федосеевской фрески. Вдруг болезненная догадка, что сейчас, через какую-нибудь сотню шагов застанет их вместе в появившемся из-за деревьев нарядном здании с террасой и квадратной башней впереди остановила Дуню в пустынной, непросохшей аллее. Легкие туфельки на кожаной подошве все глубже тонули в набухшую водой щебенку, но все прочие ощущенья поглотил страх, который прежде всего предстояло преодолеть.