Леонид Леонов - Пирамида. Т.1

— Нет, мальчик мой, у меня неувязок не бывает, — заскрипел дядя, пока племянник относил на прежнее место его пальто, — я свои узелки накрепко завязываю. Но если ты чем-нибудь недоволен, то не стесняйся, прямо скажи... мне для тебя ничего не жалко. Могу и к соседям твоим пойти, попроситься — не разрешат ли в прихожей на ночку устроиться: не прогонят же старика в такую холодину, не звери же!

Произнесенный значительно окрепшим голосом попрек прозвучал как грозное предупрежденье, после чего все задвигалось само собою. Не дожидаясь согласия мужа, хозяйка заметалась по комнате мимо отшатнувшихся детей, и вот уже оказалось вдруг, что ровно ничего не стоит лишнего человечка от непогоды приютить. Всего лишь по одной подушке у каждого, кроме малюток, пришлось изъять взаймы, простыни же как раз вышли из стирки накануне, а там и тюфячок отыскался, не успели на помойку выкинуть.

— Где же мне положить вас, дядюшка?.. Уж извините за нашу тесноту. Муж и я, мы оба очень стараемся, но все как-то не получается у нас... Ах, вот, придумала: вы ляжете с ним на кровать, а я себе на полу, поближе к детям, постелю. Мне даже удобней поближе к двери, пораньше на рынок за картошкой идти, чтоб никого не будить... — на пронзительно-услужливой нотке все говорила, говорила она и вдруг с ходу обрушилась на застывшего мужа поодаль: — Да делай же и ты хоть что-нибудь, ровно паралитик какой стоит! — шепотом прорыдала она.

Видимо, ее хлопоты тронули сердце гостя.

— Вы зря так хлопочете, голубушка, — приветливо сказал Гавриилов, касаясь сзади ее плеча. — Мне много-то и не надо. Там у себя я тоже по маленькой живу с одной старушкой... не в том, конечно, смысле живу! — пошутил он с безобидным юморком. — Вы меня суньте в ту смежную комнатушку, меня и не слыхать... сам же и прибирать стану по утрам. А пока все на службе, я и за малютками пригляжу... чтобы спичками не баловались. Я в жизни никакой черновой работы не гнушался!.. Что, что она хочет сказать? — спросил он у хозяина про его жену.

— Я говорю, дочка у нас там взрослая живет. В актрисы стремится, все роли разучивает... — на пределе страдальческой кротости сказала жена.

— Это ничего, можно и занавеской разгородиться. Так что она меня никак не стеснит... надеюсь, как и я ее! — несколько обидчиво поправился он. — Но можно, можно и с тобой: я спокойный во сне... Кроме того, если Бог даст, я целые дни буду в публичной библиотеке просиживать... чтобы, как говорится, свет в окнах не застилать. Не помню, говорил я тебе, что в настоящее время пишу внушительный труд, манускрипт, в котором затрагиваю разные области нашей жизни. Непременно тебе почитаю, мне интересно твое мнение. Одна часть у меня уже написана, на сто восемьдесят писчих листов и еще одна неполная страничка. Вот уже полгода, сам знаешь где, на высшей проверке находится. Я буквально все туда вложил и даже больше... ну и вообще.

— Давайте ложиться, дядюшка, а то детки наши умрут... — жалостно и сквозь зубы прервал фининспектор.

Вдруг с беззвучным вздохом признался кому-то, что если не сызмальства, то задолго до раскрытия семейного секретца, хоть и с закрытыми глазами, однако безошибочно, через кожу, угадывал нечистую, высшего полицейского пошиба, дядину изнанку, но подавлял в себе тошноту и отвращение — с запасцем порой, романтическим ореолом увенчивая нечто позорное, подозреваемое за несомненно содержащийся там смертельный риск, даже старался подойти к явлению с обратной стороны, так сказать, идейную базу под это подводил, чтобы не лишиться маленьких радостей бытия. Но, значит, сговор с совестью не всегда проходит безнаказанно, и вот, поднявши взор к потолку, за которым, поверх трех-четырех балочных перекрытий, предполагалось небо, фининспектор испустил глухой, как бы полувопросительный вздох — не хватит ли? Он еще не знал, что у них там имеются кары худшего калибра, потому и не умел пока уместить в единую логическую цепь все события истекших суток.

Перед тем как залезть к племяннику на его высокую кровать, дядя в носках пошел к двери и рванул ее на себя, — прямо за нею оказалась квартирная соседка. Она тотчас притворилась, будто шарит что-то по полу.

— Не посветить вам, милая дамочка? — спросил Филипп Гавриилов.

И столько разнообразных неприятностей сулило его не в меру ласковое обращение, усиленное внезапностью накрытия, что та, хоть сама кусала свои жертвы наповал с каким-то подвздошным стенанием, как от пинка ногою, отпрянула во мрак коммунального коридора.