Леонид Леонов - Пирамида. Т.1

Меж тем, погода заметно ухудшилась, серой занавеской подернулся свод небесный. Уже ни дребезг музыкальный, ни гомон малышей не достигали уходящего о.Матвея, и когда в конце аллеи оглянулся в заморосившую пустоту позади, то пережил щекотное, ко всей жизни в целом приложимое сомнение — не мираж ли все там случившееся, самая карусель в том числе? «Подумать только, какой глупой ребячьей мечтой томился долгие годы!» Обычное по исполнению застарелых желаний наступило душевное опустошение. Никаких новых не было, кроме как в укромном уголке, под навесом от непогоды, прилечь на часок.

И пока закоулками о.Матвей пробирался на окраину, его постигло событие, смехотворное для передовых мыслителей, однако знаменовавшее перелом в духовных неладах Матвея Лоскутова с его собственной верой. Открылось на миг единый, что все вокруг человека сплошь устлано чудесами, которых ей всегда недоставало и которые подобно сокровищам в музейных витринах терпеливо дожидаются зрителя, незримые до поры, пока он сам изнутри себя не прольет на них свой свет, чтобы засверкали многоцветной гранью. Так и случилось теперь, что в случайном совпадении перечисленных обстоятельств и впервые за всю практику своего церковного служенья усмотрел он желанное, пусть не всякому очевидное чудо — как Господь деликатно, без поврежденья прочего миропорядка попридержал уже нависавшую громаду зимней стихии, когда снежной крупкой сыпануло из щели по голым древесным веткам, чтобы на лишние полсутки обеспечить удовольствие милой ребятне и заодно потешить его самого напоследок жизни путешествием в детство. Отсюда последовал прямой вывод, что в поисках истины не следует слишком доверяться мудрости, всегда замешенной на печали, а вечную жажду утолять из того наивного родничка, где в любую погоду бьется жилка неистощимой радости. Словом, приближаясь к месту очередного приключенья, он испытывал безотчетную и странную в его безвыходном положенье надежду на благополучный исход как во всемирной, так и в личной своей будущности.

Минуту спустя никто и не взглянул в сторону потешного старика, влажным взором созерцавшего безоблачное удовольствие смены.

Полное спокойствие установилось в душе: нигде не болело, ничего не хотелось, а доведется упасть, то кабы в мягкую трясинку, можно и не подыматься. Тоже после первого заморозка бывают схожие, со знобящей прохладцей, милые да ясные деньки: все сезонное исполнено, и новое поздно начинать, да, слава Богу, и не надо... Совсем было бы хорошо, кабы наступившая прозрачность не омрачилась воспоминаньем про Аблаева, как стояли возле с голодным мальчиком, и о.Матвей из боязни попреков за транжирство прикинулся недогадливым, отказал... И тут его согнал с места новый приступ необъяснимой тревоги: чей-то нацелившийся сверлящий взор следил за мельчайшим движеньем души. Пока мелким шажком утекал от него меж древесными стволами, чувство погони то ослабевало, то пропадало вовсе и потом кто-то легонько коснулся сзади его плеча: настигли. Верно, потому не лишился рассудка, что еще более занятные приключения поджидали впереди. Обернувшись, о.Матвей застал вплотную над собою, на голову выше себя, еще моложавого молодца, но уже развалину, в беспоясной, распущенной шинели. При недвижной, как в параличе, левой половине лица другая выглядела почти нормально, если бы не набухшая желтизна кожи и тусклый взор, как после сотни бессонных ночей, к тому же был в форменной фуражке и побрит без единого пореза, но только в бреду мог возникнуть образ ужаснее его. Он находился в беде крайнего душевного нездоровья, — может быть, от испепеляюще-обострившейся мысли, что нередко совпадает по симптомам и следствиям, от внезапной утраты ее. Батюшке со страху представилось даже, что и сломался-то на каких-то наисекретнейших поручениях эпохи... Скажем, будучи приставлен заведовать всеми лишенцами в России, не сумел решить на практике главную, теоретически давно решенную задачу — куда в исторически лимитированный срок девать их фантастическое множество из-под солнца воссиявшей правды? Но значит и после поломки не переставал интересоваться обреченной разновидностью человекоподобных, потому что с видом недоверчивого любопытства протянул руку к Матвеевой бороде, даже намотал колечко на палец... Прижатый к тыльной стенке уединенного каменного строения, оледеневший пленник его попеременно метнулся в обе стороны, но тот, казалось, обступал его отовсюду и вдруг спросил в упор, куда и зачем, что именно закапывать ездил давеча на детской тройке.