Леонид Леонов - Пирамида. Т.1

— Ладно, отдай обувку-то, шатун, куда тебе непарный! Чуть ногу из сустава не выкрутил...

— Думаю, не помер ли, — прикладом ружьишка придвинул валявшуюся вещь владельцу. — Получай свое имущество.

— Старикам о сию пору спать положено. А ты колобродишь впотьмах, людей покоя лишаешь, креста на тебе нет.

— Хорошо вам, бродягам: ровно птица укрылся рукавом и дома. А тут выслуги до пенсии не хватает, да учти, старуха безногая на руках. Спасибо, разрешил Павел Степаныч докараулить годок... Чего там у тебя, ай не налезает?

— Беда, совсем руки отказали, — не справляясь с размотавшейся оберткой, все топтался Матвей на одной ноге, пока не надоумил тот присесть на свою шкатунку. — Ладно, разул ты меня, изгнал из рая... дальше что, дремучее ты диво лесное?

Возможно, дело промеж них так и закончилось бы обоюдным стариковским ворчаньем, кабы по неопытности не задел невзначай достоинство вооруженной до зубов власти.

— Я тебе, такой-то матери своей сын, не диво лесное, а власть приставленная... не видел, куда лез? Складены ящики, значит, складское помещение, вход посторонним запрещен! Да еще вопрос — отколе ты тут под покровом ночки темной взялся?.. За что и должен я тебя предоставить по назначению.

При всем комизме положения у Матвея и ноги отнялись, едва сообразил возможные последствия милицейского протокола помимо крушения всеалтайских планов вообще.

— Слышь-ка, начальник неусыпный, не торопился бы, ночь-то велика. Ты лучше достань очки, спичку на меня потрать... Похож я на мазурика? Мне и мысленно-то такого груза не поднять. На таких казенную бумагу изводить — весь капитализм по миру пустишь в одночасье! — все пытался о.Матвей смягчить ему сердце. — А не-то, давай, я тебе сразу открою весь мой секрет...

— Нечего там, выгребай вперед, а я за тобой в кильватере... и барахло твое сам понесу, — в предвидении возможного бегства было о.Матвею в ответ.

Когда же последний вызвался хоть ружье ему донести, тот, взваливая ношу на плечо, лишь усмехнулся зловеще на тотчас разгаданное намерение злоумышленника.

Не иначе как длился гадкий давешний сон, что очнулся в могиле, — в те годы самые такие сновидения открывались именно внезапным пробуждением среди ночи, и потом тоже сопровождаемая смертной тоской ломота во всем теле, пока не представится случай нырнуть от нее в непробудное безбольное забытье... Иначе зачем надо тащиться долгим кружным путем до спасительного красного фонарика впереди, куда прямиком не более трех минут ходу. Вряд ли только из-за начавшихся там и сям работ приходилось, как бывает в бреду, перебираться через навалы запорошенных, дребезжащих при скатывании труб или по вязкой глине обходить дырку в земле, котлованом прикинувшийся вулканический кратер. Но главной приметой сна было, конечно, то несусветное обстоятельство, что два обоюдно-безвредных русских старика, коим почивать бы на жарко натопленной лежанке, во исполнение неких заветов бодрствуют в некоем безлюдном пространстве, причем один гонит другого на заведомый в сущности расстрел, тыча сзади в больную почку, верно, незаряженным берданом.

— Я и так иду, чего же ты меня штукой своей пинаешь? — на ходу увещал перетрусивший о.Матвей сопевшего за спиной гонителя. — Ведь железная, стуканешь пошибче, я у тебя и помер... куда ты меня без лопаты денешь? Подумают, барыша с сообщником не поделили. Запросто могут и старушку к делу пристебнуть: в тюрьме-то и безногая лежать сгодится! А уж должности сразу решат за оставление поста без присмотра. Пока мы тут с тобой, кто-то поди шурует в твоем хозяйстве за милую душу... — И опять уговаривал конвоира покончить дело по старинке: — Ну, куды ты меня, дохлого, тащишь на ночь глядя? — безнадежно скулил батюшка, впотьмах и по щиколку увязая в строительной грязище. — Ай не видишь, поп я, бывший поп. Накажи, раз провинился: возьми рублик отступного либо по шее разок стукани и отпусти с миром. Дай мне своей смертью помереть!

— Никак не возможно, отец, — сурово отвечало должностное лицо, тыча берданкой в спину своей добычи. — По службе обязан я предоставить тебя для узнания, кто ты есть в самделе.

Так вел он Матвея к его судьбе на единственный во мраке огонечек впереди.

Временами наплывала знобящая одурь и мерещилось, будто спускался по уже заснеженным ступенькам в еще более безотрадную глубинку. И вдруг оказалось, что уже пришли на место.

Комендатура помещалась в невзрачном, подсобного типа строеньице. Три, четыре ли нетоптанных, снегом подернутых ступеньки вели на крыльцо комендантского барака. Наружного фонаря хватило разглядеть неотложную пожарную утварь в сенцах. И хотя лишь сон, реальная, махоркой уютно прокуренная теплынь порадовала прозябшее Матвеево тело, а пронзительная, на длинном из-под потолка шнуре, после промозглой тьмы жмуриться заставлявшая лампешка представилась арестованному дивным благодеяньем. Спрятанная в жестяном самодельном конусе, она кидала отвесное сиянье на грубый, нечисто выскобленный от пятен и с карандашным огрызком посреди квадратный стол. По своей неприкрашенной каторжной наготе был он в явном родстве с иной, отмененной ныне казенной мебелью вроде плахи или кобылы для битья, тоже предназначенной для вскрытия особо запутанных дел, и наверно, стоило положить сюда, в кружок мятого света самое темное из них, как сразу, без крови и рассеченья, проступала из него вся правда, сущая правда, ничто, кроме правды... Прочее по сторонам тонуло во мраке.