Леонид Леонов - Пирамида. Т.1

Маленькие пассажиры с нетерпеньем ожидали отправки, и толпившиеся вокруг бабушки и няньки с вопросительным негодованьем взирали на долгогривого забавника, как хлопотливо, словно на год езды устраиваясь, полы под себя подтыкал, но тому, уже вне мира находившемуся, все стало нипочем. Одна пристальная и, видимо, опознавшая о.Матвея, не иначе как бывшая его прихожанка и вовсе осудительно головой качала, сокрушаясь об ушедшей старине. И тот, несмотря на водочку, подметил ее укор:

— А ты не гневися, старушечка... — пока еще на раскачке, мимо проезжая, кивнул ей с ходу о.Матвей. — И это тоже от Бога!

Какие-то ходовые железки звякнули под ногами, троечные колокольцы взвились над головой, заиграла волшебная музыка, путешествие началось. В стремленье потрафить седоку, весь врастяжку так и стлался по земле Матвеев конь, унося его назад, в пряничную страну детства. Мысленно отсчитывая знакомые полустанки жизни, мчался туда о.Матвей с закрытыми глазами... Трезвящий ветер бил в лицо, сгоняя прочь обычные при быстрой езде слезинки. И уже немало отмахали, но странно, с приближеньем мечты все острей ощущалось оставшееся расстояние до цели. Мучительное кружение на собственной оси немножко напоминало читанную где-то пытку колесованьем, но тут, по счастью, заказной порцион удовольствия кончился. Оборвалась музыка на полутакте и лязгнули тормозные железки. Когда же заждавшиеся детишки бросились на пустые места, подошедший директор толканул в плечо вроде задремавшего о.Матвея. Хотя встречный ветер движенья прекратился, еще слезились Матвеевы глаза... К тому времени по многим приметам инкогнито его было полностью раскрыто. Крестясь украдкой, он так искательно и виновато улыбался во все стороны, словно прощенья испрашивал у непосредственных свидетелей всего, чего тут накуролесил.

Безотчетная Матвеева тревога нарастала, как если бы кто-то из укрытия безотрывно следил за каждым его шагом, и, конечно, неусыпно бодрствующий фининспектор мог бы сейчас одним видом своим сразить наповал застигнутого недоимщика на месте развлеченья. К счастью, насколько позволял судить двукратный круговой обзор, нигде не видать было рваной гавриловской шапки, но все равно надлежало заранее уходить от греха.

— Ну, подай тебе Господь за сочувствие твое, вдоволь накатался, аж сердце защемило, — с приглядкой по сторонам говорил о.Матвей, делая вид, будто налаживается в дорогу. — Ничего тут, никакой неаккуратности не примечал?

И сразу — словно и не пито было меж ними по взаимному участию:

— А мне примечать и нечего... чего мне примечать? Я при своей работе нахожуся, — с внезапным холодком отвечал карусельный благодетель, и о.Матвею вчуже стало жутко дня грядущего, если при своем телесном здравии, по повадке битых так насторожился тот. — А чего случилось-то?

— Да нет, вроде прошло, — успокоил о.Матвей. — Из интересу спросил, чего делать надо, если что.

— А делать тебе, браток, ничего более не приходится, окроме как идти да идти в неизвестном направленье... — рассудил он, наспех помогая вскинуть ношу, и пошел продавать билеты уже шумевшим у кассы родителям.

В спешке и при суровом молчании толпы спускаясь в действительность с помоста, о.Матвей оскользнулся на ступеньке и верно загремел бы со своим грузом, кабы не чья-то протянутая сбоку своевременная рука. Так выяснилось вдобавок, что батюшка малость выпимши, в чем не было ничего удивительного. Случалось в ту пору, похожие на лишенных берлоги медведей-шатунов по осени, нетрезвые архимандриты попадались на улицах — в рясе и с выжиданием подачки в еще не угасшем взоре — на дальнейшее самозабвенье. Примечательно, если в прежнем русском быту, особливо на крестьянской свадебке, хоть и не заурядное зрелище находящегося в подпитии попа вызывало только приступ зубоскальства, теперь, на фоне национальной погорелыцины, публичное появление хмельного священника становилось событием эпохальной значимости. При виде его толпа кололась надвое, причем меньшая часть уже не решалась выразить вслух свое злорадство в присутствии тех, кто помимо бессильного сострадания к падшему испытывал чувство личного униженья... Не потому, впрочем, что последних теперь подразумевалось заведомое большинство, а просто начинали сознавать, что послезавтра, глядишь, их самих подобно деревьям с вырванными из почвы корнями в ту же сторону понесет разбушевавшаяся река. Кольцо безмолвно расступилось, давая выход старо-федосеевскому батюшке, который, даже не простясь с напарником по злоключениям, заторопился исчезнуть прежде, чем подоспевшая власть наведет надлежащий порядок.