Кэрол Берч - Зверинец Джемрака

Лучше меня этого никто бы не сделал — так я им и сказал, отчего все еще больше захохотали. Мистер Джемрак, сидевший боком к столу, привстал и сдвинул кусок белой бумаги с ящика, который стоял у его ног. Осторожно и с величайшим уважением он достал оттуда змею размером больше всех остальных, виденных мною раньше. Растянись она во всю длину и встань на кончик хвоста, ростом, думаю, вышла бы повыше меня. Тело у нее было треугольное в сечении, покрытое сухими желтоватыми чешуйками. Длинная морда высунулась из рук хозяина и потянулась ко мне, так что вся змея превратилась в мост между мной и Джемраком — прямая как палка, точно рука с указующим перстом. Раздвоенный язык, красный, словно у дьявола, метнулся молнией и застыл в футе от моего носа.

— Ш-ш-ш, — прошипел Джемрак на змеином языке, — присоединишшшься к нам, мастер Джаффи?

Я протянул было руку, но хозяин резко убрал змею.

— Не трогать! — произнес он серьезным тоном. — Не трогать, пока не разрешу. Делать будешь, что тебе говорят, ясно?

Я решительно закивал.

— Хороший мальчик, — одобрил Джемрак, укладывая змею обратно в ящик.

— Мистер Джемрак, а за ним я буду присматривать? — с нетерпением поинтересовался Тим. — Видишь ли, — обратился он ко мне, — я тут про все знаю, правда, мистер Джемрак?

— Да уж, — рассмеялся хозяин. — Кто бы спорил.

— Понял? — Тим снова обратился ко мне: — Будешь делать, что я тебе скажу.

Джемрак велел мне явиться к семи утра следующего дня: должны были привезти тасманских дьяволов и мартышек. При слове «мартышки» он закатил глаза.

Вечером того же дня я заступил на работу в «Безмозглом матросе». Место было старое, славное, и меня там приняли хорошо. Владельцем заведения был человек по имени Боб Барри, типичный кабатчик — надежный и крепкий, как гвоздь, и морщинистый, как старые простыни. Он сел за пианино и голосом пьяного матроса проорал какую-то старую непристойную песенку. Двое мужчин в деревянных башмаках вышли на небольшую сцену и сплясали матросский танец, а половой переоделся женщиной и спел комические куплеты. Я весь вечер разносил пиво, вытирал столы и чистил котлы. Женщины трепали меня по щекам, толстая французская девка угостила хлебом и беконом, было очень весело. Когда все посетители принялись отплясывать польку, грохот каблуков оглушил меня, точно гигантская морская волна.

Девки в «Безмозглом матросе» были распутнее, чем в «Солодильне», но не такие блудливые, как в «Гусыне Пэдди», хотя в «Гусыне» собирались самые шикарные и смазливые. Одна из тамошних девиц не позволяла называть себя шлюхой и говорила всем, что она «куртизанка». Наверное, некоторые из тех женщин были ужасны, но ко мне они всегда были добры. Я не раз видел, как они обирали матроса до нитки за десять минут и выкидывали, ошарашенного, на улицу. Но если честно, все эти матросы только что на коленях не стояли, умоляя проделать с ними нечто подобное. Женщины крутили ими как хотели, но матросы все равно возвращались. Я смотрел на матросские буйства и вспоминал, как красиво эти бравые молодцы пели по вечерам над Темзой, когда я слушал их, лежа в своей зыбкой постели в Бермондси. В их разговорах переплетались языки со всех концов света, и наш родной английский тоже, кстати, звучал не хуже других.

Я всегда знал, что стану матросом. Знал, еще когда теребил пальцы собственных ног в колыбели. А как же иначе? При приближении матроса мое сердце начинало биться сильнее еще до того, как я родился, — теперь-то я знаю. Однажды вечером матушка стояла на вонючем берегу в Бермондси — я еще сидел у нее в животе, — и матросы затянули песню где-то далеко, на другом берегу великой реки. Их сладкозвучное пение достигло странной розово-желтой ракушки, которая плавала в околоплодных водах и которой суждено было в будущем стать моим ухом.

По крайней мере, мне хочется так думать.

В «Матросе» было не продохнуть. Пол был скользкий от плевков, но, если поднять голову, можно было увидеть, как дым поднимается к стропилам изящными кольцами, а две златокудрые девицы, раскрашенные, как куклы, поют под аккомпанемент пары ноющих скрипок. Что могло быть красивее?

В полночь, когда я закончил работу и отправился к матушке, веселье было еще в самом разгаре. Улицы полнились ревом и криками. В кармане у меня позвякивали монеты. Я купил себе большой кусок коричневого сахара и сосал его всю дорогу домой. Матушки еще не было, и я попросил Мари-Лу передать ей, чтобы разбудила меня ровно в полседьмого: боялся проспать новую работу. Я лег и закрыл глаза, намереваясь заснуть. Но снаружи стоял такой шум, а где-то в доме пели так громко, что я сумел лишь забыться в полудреме, представляя себе, будто за окном плещется безбрежное черное море.