Кэрол Берч - Зверинец Джемрака

Я торопливо обернулся в поисках Тима, но его нигде не было видно. Так я и остался стоять без дела. Кто-то шлепнул меня по затылку со словами «а ну живее!».

— Я не знаю, что делать! — неожиданно взорвался я. Откуда я мог знать?

Долговязый тощий матрос, с длинным чутким носом как у муравьеда и изогнутыми бровями, которые делали его похожим на клоуна, подтащил меня к брашпилю и бросил:

— Давай!

Чертов брашпиль! Огромное, стоящее на боку колесо рядом с нашим носовым кубриком (вот бы сейчас туда, вниз, к моему сундучку), придется крутить его бок о бок с дюжим белобрысым парнем, здоровым как вол. Даже этот здоровяк тужился, ворчал и ругался сквозь зубы на своем языке. Я чуть шею не сломал. Высокий худой малый, с прямыми и тонкими, как он сам, волосами, постоянно падавшими ему на глаза, подскочил на помощь. Тощий — одни кости, однако сил у него оказалось много. «Ну, крути!» — скомандовал он.

Крути. Крути. Никогда бы не подумал, что такое мне по силам. Крути. Я смутно замечал беготню вокруг, свистки, крики, хохот, оглушительный треск и скрежет снастей под нашими неумелыми руками — и новое состояние невесомости, будто я падал, хотя ноги мои крепко стояли на палубе.

Те самые португальские матросы хлопали в ладоши и подбадривали нас криками, но оглянуться на исчезающую пристань, где стояла Ишбель, где остались сонные грузчики, безутешные матери и жена Дэна Раймера, было уже некогда.

Мы выходили из города. Мимо проплывали причалы и таверны, солнце светило все ярче, разливая золото над пакгаузами и блестящей водной рябью. Паруса хлопали на ветру. Капитан — плотный, с широкой грудью и бледным квадратным лицом, усыпанным веснушками, с тонкими рыжими бровями — расхаживал между нами, на губах его играла едва заметная и ни к кому не обращенная улыбка. Разговаривал он только со своим старшим помощником, а у ног его терся лохматый бурый пес. Хорошо, что на борту оказалась собака. Этого я не ожидал.

Тим и я держались поближе к Дэну. Он сказал, что нам надо многому научиться, и сразу принялся объяснять, как что называется. Все, что мы знали прежде, оказалось теперь ненужным и медленно уходило в прошлое — словно постепенно разжимались крепкие прощальные объятия. Берега были уже не каменными, а зелеными и возвышались теперь с обеих сторон. Нас поглотили болота. Над зарослями тростника раздавались печальные крики длинноногих птиц. Чайки с безжалостными глазами яростно разрезали воздух у борта, сопровождая нас до самого Норд-Форланда, — на подходе к мысу мистер Рейни послал меня на топ мачты.

Лазить я умел хорошо и не боялся высоты; что могло быть лучше — залезть наверх и увидеть, как перед нами расстилается открытое море, а брамсель ползет вверх, чтобы наполниться ветром. Я впервые увидел настоящее море. Когда видишь его в первый раз, оно кажется слишком большим. Оно сверкало так, как я даже не мог себе представить, хотя много раз рисовал его в своем воображении. Я стоял на топе мачты, и «Лизандр» подо мной шел на всех парусах, как живое существо. Бушприт опускался и поднимался, словно шея у лошади, идущей галопом. Волны пенились и ревели, а вельботы вздрагивали в своих гнездах. Я глянул вниз и увидел, как Дэн Раймер вальяжно беседует с капитаном на квартердеке. Костлявый морщинистый Сэм с кошачьей ловкостью пробирался вдоль рангоута и улыбался. Лохматый капитанский пес протрусил по палубе и задрал лапу под грот-мачтой. Я не думал ни о времени, ни о будущем — вообще ни о чем не думал и был совершенно, пугающе счастлив, зная, что сделал правильный выбор.

Чуть позже, как раз перед тем, как капитан выступил с речью, нам с Тимом удалось минутку постоять спокойно у борта и посмотреть вниз, на воду. Тим положил руку мне на плечо и произнес:

— Вот она жизнь, Джаф!

Весь день он вел себя точно пес, которого спустили с поводка. Вот чего ему не хватало, а вовсе не охоты на диковинных животных. Тим едва заметно дрожал — то ли от холода, то ли от волнения. Не знаю. Странное это чувство — когда впервые отправляешься в неведомое.

И хочется, и страшно. Тим никогда бы не признался, что ему страшно. Никогда. А ведь он боялся, и заметить это мог бы любой дурак.

— Вот она, жизнь, — повторил я.

На этом наш разговор и закончился. Потом капитан созвал всех на верхнюю палубу, чтобы назначить вахту и распределить нас по вельботам.

На судне было три вельбота, не считая запасных. Я не хотел попасть к Рейни. Команды было три: капитана Проктора, Рейни и Комеры, второго помощника, — им оказался тот самый долговязый и носатый, который дал мне затрещину и сказал «живее». Комера и Рейни оба были на добрых шесть дюймов выше капитана Проктора: тот казался крепче и сильнее, но ростом не вышел. Так они и стояли втроем: два высоких темных сосуда по бокам и круглый белый котелок посередине. Рейни широко расставил ноги и мял за спиной какие-то бумаги. Комера как будто все время улыбался. На самом деле у него просто было такое лицо.