Ирен Роздобудько - Пуговица

Я еще не понимала (о, до этого было еще очень далеко!), что какой-то новый, неведомый прежде смысл может появиться в жизни только оттого, что ты наблюдаешь за садом. Просто изо дня в день смотришь за окно на деревья. Никогда я еще не видела, как на смену одному времени года приходит другое. А здесь, в этом маленьком селении, отгороженном от всего мира горами, впервые увидела чудо. Еще вчера в саду было лето, отягощенное плодами, насыщенное всеми красками, а сегодня он стоял прозрачный и чистенький, как операционная или зал перед балом, а на следующий день, раскрыв глаза, я увидела, как в это пустое чистое пространство вошла зима. Она была едва заметна — легкая тень мелькнула среди обнаженных деревьев. Но этого было достаточно, чтобы почувствовать ее прохладное дыхание. Впереди был долгий период межсезонья, но, клянусь, три времени года, как в кино, отразились в окне веранды за один день!..Заметила бы я это раньше? Вряд ли… Что-то случилось не только с моим слухом и голосом, но и со зрением. Все обострилось, и то, на что прежде я не обращала внимания, представало передо мной как откровение и открытие. А смысл человеческих отношений был утрачен. Смысл — блуждающий в темноте огонек. Загорается неожиданно и так же неожиданно гаснет. Когда он маячит вдали — мы двигаемся, радуемся жизни. Когда он гаснет — все угасает вместе с ним. На первое место выходят только физиологические потребности организма. Порой кажется, что жизнь становится легче. Но и… страшнее. Этот период темноты и бессмыслицы ведет к безумию или беспорядку. И если он затягивается, человек деградирует или… или становится циником. Циник-нищий — это законченный преступник. Циник-богач — механизм для удовлетворения потребностей.

Но мне повезло: я была на природе, а она не дает сойти с пути истинного.

…Старушка будила меня в шесть. Целый день мы что-то вместе делали, вечером с полчаса молча сидели у порога (я смотрела, как во двор входит ночь), а потом шли спать. Старушка включала старенький черно-белый телевизор у себя в комнате, и до меня доносились мексиканские мелодии из сериалов. Время исчезло. Прошлое висело над моей головой, как чугунный шар на тонкой нитке, но она, эта нитка, почему-то не рвалась. Если бы оборвалась — шар раздавил бы меня… Наверное, я должна была жить…

Дом, приютивший меня, находился выше других. В селении жили старики, и подняться на гору было для них делом нелегким. Поэтому первого нового человека я увидела не скоро. Раз в месяц старушку навещала ее подруга — такая же сухонькая, сгорбленная и проворная. Это была банщица Яковлевна.

Увидев меня впервые, она всплеснула руками:

— Господи помилуй! Это что за негра такая? Откуда?

— Бог ее знает, — ответила моя хозяйка, — приблудилась, из лесу пришла…

— А Петровичу ты сказала?

— А то ты нашего Петровича не знаешь! Уже с утра лыка не вяжет. Да и зачем ему говорить? Погубит приблуду, как Иеланума…

Во время этого разговора я сидела на стуле посреди комнаты и вертела головой, стараясь понять, о чем они говорят и чем мне грозит этот визит. Сердце мое трепетало, как флажок на ветру.

— Наверное, мы ее напугали, — заметила Яковлевна, — смотри, как дышит.

— Иди, посиди с нами! — позвала меня за стол хозяйка, — чаю попьем…

— Помыть бы ее нужно… — заметила банщица, — а на голове-то что! Прическа, как у Игнасио из «Тропиканки»!

— Не у Игнасио, а у Хуана Карлоса!

— Ты все путаешь. Карлос — сын миллионера, у него не может быть такой прически! — авторитетно сказала Яковлевна. — А Игнасио — тот бедняк, в которого влюблена Мария!

Старушки заспорили. Обиженная Яковлевна стала собираться домой. Я взволнованно смотрела на обеих.

— Ну чего ты, Яковлевна, — миролюбиво произнесла моя хозяйка. — А как же чай?

Яковлевна поджала губы, но все же уселась на место и снова уставилась на меня.

— На вот! — произнесла наконец она, протягивая мне печенье.

Обе подруги, подперев руками подбородки, смотрели, как я ем.

— Знаешь что, — сказала Яковлевна, — она хоть и приблуда, а все же — девка! Ты приводи ее ко мне завтра, ближе к ночи. Я воду нагрею — искупаем ее. Может, и к Петровичу заведем. Какая-никакая, а все же — власть. Может, ищут ее…

Я перестала жевать печенье и отчаянно замотала головой.

— Нет уж! — решительно сказала моя хозяйка. — Бог послал — Бог и решит, что дальше делать. Хватит с нас Иеланума, у меня за него до сих пор душа болит. Сообщили о нем — и что? Кому он тут мешал? А был он — посланец. Истинно говорю — святой… Может, эта приблуда нам вместо него дана…