Алекс Шталь - Ваше дело

Совершенно новые, неожиданные для нас с Сашкой темы, стали предметами наших с ним разговоров, которые не прекращались до поздней ночи.

Даже по прошествии нескольких десятилетий, я не перестаю удивляться тому, как сильно меняется человек, прожив каких-то полтора месяца на природе. Что ни говори, а наша оторванность от естественных, природных условий превращает горожан в совершенно другую породу людей.

Мы с Санькой загорали, купались, дурачились почти два месяца, пока из Москвы не пришло известие о том, что дядя Коля убит пьяным Жоркой, приехавшим на выходные из деревни в Москву, чтобы свести старые счёты со своим злопамятным земляком, два месяца назад «натолкавшим ему в торец».

В те дни, пока отпросились с работы и, наконец, собравшись, приехали за мной папа и мама, я был свидетелем горя Сашкиной бабушки. Самое удивительное, что сам Сашка, как мне показалось, так ничего и не понял. Или у его психики включилась какая-то защита? Он ни с кем из взрослых не разговаривал и продолжал вести себя так, как будто ничего с его отцом не произошло. Вот тогда-то я и подружился по-настоящему с его бабушкой, став ей сразу и внуком, и сыном, и утешителем. Мне же казалось, что, если я перестану ей во всём помогать, утешать её и выслушивать её иногда трёхчасовые монологи, она будет голосить как деревенская тётка из фильма про войну, получившая похоронку.

К своему внуку после гибели сына она стала относиться почти как к чужому ребёнку. «Валькина порода» – стала называть она Сашку, который, то ли сам, то ли, будучи наученный своей матерью, Валентиной, тоже заметно охладел к бабушке.

Больше Санька в деревню к бабушке на лето не приезжал. Став постарше, он иногда ездил по осени помогать ей выкопать картошку. Да и то, как она говорила: «Пропьёт две недели, картошки себе накопает и на целый год пропадёт».

Несколько раз я приезжал с ним. Вот меня она почему-то встречала как родного и, со временем, я стал там бывать довольно часто один, а иногда и с женой. Мне очень полюбились те места, а с некоторыми людьми у меня даже было что-то похожее на дружбу. Мы во время моих приездов ходили на охоту и рыбалку, ночевали в лесу у костра и травили бесконечные байки.

А когда Сашка отравился суррогатной водкой и умер, баба Катя, так звали его бабушку, попросила меня иногда ей помогать. В деревне к тому времени почти никого не осталось. Только пара местных дурачков, да пенсионеры, которых не забрали в город, или те старики, у которых вообще не осталось родни.

Разработка торфяников, кормившая население всех окрестных деревень, прекратилась, как и многое, что в те дни прекратилось в нашей стране, и опустевшие, без электричества, без магазинов и даже без медперсонала деревни вымирали год за годом. Страшная это была картина. Непривычная.

Со временем, пустые деревни стали восприниматься мной как что-то, через что должно было пройти население этой, так и не поумневшей страны. И я приезжал к бабе Кате, когда раз в год, а иногда и два-три раза за год, в зависимости от свободного времени, настроения и, конечно же, – здоровья.

В последний раз я был там две недели назад. Бабка за последние двадцать лет внешне почти не менялась, вот только высохла совсем. Да ещё постоянно жаловалась на «рюматизьм», как она называла мучавшие её боли в суставах.

Я помог бабе Кате с картошкой и вообще, по хозяйству. Выслушал её, ставший традиционным последние лет десять монолог о том, что вот, дескать, внуков у неё нет, а то, наверно, помогли бы старухе. Сокрушалась, как всегда, по поводу здоровья Марины, так и не позволившего моей жене стать матерью.

Баба Катя уже не спрашивала меня про политическую обстановку в мире. Видимо, наступает всё-таки такой возраст, когда даже деревенская бабка начинает понимать, что игры политиков – полная чушь. Зато вопросы духовного плана её очень даже интересовали, но, слава богу, в деревне не было возможности смотреть телевизор, а то, я думаю, она давно бы от инфаркта скончалась, насмотревшись на современную «духовность».

Я постарался ответить на все интересующие её вопросы и осветить все неясные стороны современной жизни на «Большой Земле». Как всегда, не смог ответить на её вопрос: «Не знаю ли я, за что Господь на неё прогневался, – к себе не зовёт?» Видимо, какое-то дело у неё ещё здесь осталось, как ей кажется.

Она попросила меня поговорить с выжившими из ума соседками, которые, кстати, были моложе её. Поговорить надо было относительно похорон любой из них, если это вдруг понадобится. Вопрос-то этот так и не был ими решён до сих пор. Я пошёл, поговорил.