Федор Московцев - Карибский кризис

26 апреля 2004 года я запрыгнул в свой Паджеро и отправился в Волгоград. С особой силой ощутил я свою любовь к Тане. Думал, что чувства прошли и наши отношения зашли в тупик, но всё оказалось гораздо сложнее. Я не стремился изменять ей… ну супружеский долг… и некоторые дорожные интрижки не в счет — так сказать необходимое мужское дело. Раньше я не задумывался об этом, но тогда, по дороге к ней, осознал, что хочу быть ей верным и пообещал себе, что больше не буду засматриваться на других девушек.

Примчавшись к ней, я сразу получил то, что так долго ждал: мы занялись любовью в машине, едва выехав из города. (Я успел вовремя — оказалось, на следующий день в Волгоград приехал Ренат, которому, она, видимо, что-такое пообещала).

Наше волшебство продолжилось в Абхазии, мы пробыли там больше недели, предаваясь всевозможным чувственным излишествам — да так, что стены рушились и трубы прорывало. Нас приютил Василий на своей фазенде, которую отделяла от моря узкая асфальтированная дорога, и это место казалась мне самым лучшим местом на земле. Сложности по работе казались совершенно несущественными и лишенными всякого значения по сравнению с ощущением счастливой полноты жизни и тем бурным чувством свободы, которое навалилось на меня, когда я встретил Таню и отправился с ней на курорт. В этом удивительном месте она не могла не вспомнить наши с ней мечты перебраться на море и устроить жизнь так, как устроил себе Василий. В отличие от предыдущих лет, нынешние разговоры лежали в сугубо практической плоскости:

— Скажи, когда наконец ты бросишь свой Экссон? Ты ведь обещал забрать оттуда свои деньги, купить дом в Абхазии, чтобы поселиться тут со мной, и время от времени ездить в Волгоград контролировать дела с той же периодичностью, что и сейчас! Я разве говорю что-то сверхъестественное?! Я просто требую выполнения того, что ты мне обещал!

Я вдыхал полной грудью воздух, от которого кружилась голова, смотрел на свою сердитую подругу, этакую бандитку любви с идеальной геометрией тела, и пытался ей что-то объяснить:

— У меня всё увязано в один клубок, я не могу взять и разорвать этот чертов узел. На Совинкоме постоянно возникают дыры, которые я вынужден закрывать экссоновскими деньгами. И наоборот: я вынужден платить проценты Быстровым с тех денег, что зарабатываю на Совинкоме.

Но её никак нельзя было переубедить — она хотела остаться в Абхазии, что называется, здесь и сейчас. Можно ложкой вычерпать море, но не женские аргументы и контраргументы. И всё же я нашёл, чем её урезонить:

— Вообще-то это не «экссоновские» и не «совинкомовские» дела, это мои денежные вопросы, моя работа, моя жизнь. И эти дела должны тебя тоже интересовать в равной степени — поскольку ты работаешь на фирме, и не просто работаешь, а поставлена надсмотрщиком над всеми гаврилами. Когда-то тебя очень сильно интересовали эти дела — я по старинке обсуждаю эти темы, думаю, что они тебя по-прежнему интересуют. Мы должны двигать дело, расти вместе как единое целое, иначе мы пропадём. Извини, если всё изменилось и тебе это уже неинтересно.

Постепенно моё настроение изменилось. Мне было непонятно, что происходит, но я всё больше раздражался — конечно, не подавая виду. Злоба трудовых будней потеряла свою соль, но и здесь, на отдыхе, вдали от работы, я оставался недоволен. Все серьёзные решения, когда-либо принимавшиеся мной, были индуцированы такими вот спонтанными неясными волнениями, которые долго-долго бродили в тайниках души, а потом выплескивались наружу в виде конкретных поступков. В данный момент мне хотелось одного: как можно скорее вернуться в Волгоград.

Мне было неловко перед Таней — она-то не виновата в том, что у меня очередной бзик и я никак не могу расслабиться и наслаждаться жизнью. Господи, вокруг природа, чистый воздух, от которого кружится голова, рядом обворожительная девушка — что ещё нужно для полного счастья!? Бескрайнее синее море, спутанные леса, неровные ущелья, в которых бьётся о камни вспененная вода; лесисто-зеленые склоны, отражающиеся в горных недвижных озерах, окаймленных скалами, среди которых на восходе видно как будто бы какое-то неудержимое пламя, дающее ощущение, что находишься в высшем измерении, — прекраснейшая декорация к единственной и самой лучшей пьесе, которую могло создать человеческое воображение; или зрительная увертюра к начинающейся, и тоже самой лучшей мелодии, которую из миллионов людей слышали только двое: мы с Таней.