Джеймс Олдридж - Дело чести

— Англия тяжела на подъем, — заметила Елена.

— Это только общее положение, не так ли?

Она знала, что это так, и согласилась.

— Кто же все это изменит?

— Не знаю, — ответил он. — Люди найдутся, надо думать.

Он молча стал снимать свои летные сапоги.

— Ты выстирала мне носки? — спросил он, снимая те, что были на нем.

— Висят у колодца.

— Спасибо.

— Когда ты сможешь достать белье?

— В Египте, — ответил он.

Два дня тому назад ему пришлось ждать полуголым, пока она стирала ему сорочку, сушила ее на солнце и гладила утюгом.

— Твои носки никуда не годятся. Кто штопал их в последний раз?

— Вероятно, Тэп. Это его носки.

Помолчав, она спросила:

— Что теперь будет делать Тэп? Ведь он не может летать.

— Не знаю. Должно быть, переведется в штаб.

— Он хочет?

— Он говорит, что это разрешает все вопросы. Он уже сыт по горло.

— Его трудно понять, — заметила она.

— Кого? Тэпа? Совсем нетрудно. Хикки говорил, что Тэпу надо было бы родиться десятилетием раньше. Вот бы кто успел пожить в свое удовольствие.

— Бедный Хикки, — тихо сказала Елена.

— Да. Зато он избавился от всех забот.

— От каких забот?

— Он содержал на свое жалованье чуть не двадцать человек родных.

— А еще?

— А еще… Еще он был слишком прямой человек, чтобы уживаться со штабом.

— Незаметно было, чтобы он что-нибудь принимал близко к сердцу.

— Очень даже принимал. Ты помнишь Ричардсона?

— Этого высокого?

— Того, который был убит, когда спускался на парашюте.

— Помню.

— Ричардсон все принимал близко к сердцу. Но старался не показывать этого. Хикки узнал, что у него были неприятности с одной девушкой в Египте. И Хикки поехал в Каир, чтобы уговорить знакомого врача сделать ей аборт.

— Как это непохоже на Ричардсона.

— Почему?

— Я не думала, что он такой легкомысленный, — тихо ответила она.

Квейль улыбнулся.

— Он был, пожалуй, самый лучший из нас. — И, продолжая улыбаться, добавил: — Несмотря на свое легкомыслие.

— Всех их страшно жаль, — сказала Елена.

Квейль умолк. Разнежившись на солнце, он закрыл глаза и погрузился в дремоту. Елена перешагнула через него и пошла в дом надеть платье и туфли. Вернувшись, она застала Квейля уже в кресле; он спал с открытым ртом. Она подняла носки, которые он снял, принесла ведро воды из колодца, вылила его в таз и выстирала их. Потом повесила их на сруб колодца, на солнце, а прежние сняла. Покончив с этим, села возле Квейля на песок и принялась штопать. Вдруг она услышала глухой голос Квейля.

— Пример семейной добродетели, — сказал он, шутливо подмигивая ей.

— Что? — спросила она.

— Штопка носков.

— Пример для кого?

Она взглянула на него; он повернулся на бок. Потом пожал плечами и сел.

— Хочу есть, — объявил он.

— Я забыла тебе сказать, — спохватилась она. — Хозяин требует, чтобы мы сами доставали себе продукты.

— Требует, чтобы мы сами? С каких это пор?

— Он объявил мне сегодня утром.

— Почему вдруг такая перемена?

— Он не любит англичан.

— Я это знаю, — ответил Квейль.

— Я слышала раньше, как он говорил жене, что у англичан много продовольствия.

— С чего это он?

— Он сторонник Метаксаса.

— Да, разные бывают греки.

— Ты можешь доставать продукты?

— Могу брать на провиантском складе. Чем же он недоволен?

— Он лишился нынешнего урожая оливок.

— А ты еще собиралась рассказать ему о Нитралексисе и Мелласе.

— Он не понял бы.

— Конечно.

Квейль встал, надел китель, потом чистые носки и сапоги.

— Пойду добуду мясных консервов, — сказал он. — А готовить нам можно?

— Хозяйка сказала, что да.

— Я вернусь через час.

Он поцеловал ее и пошел через рощу к дороге, чтобы сесть на какой-нибудь идущий в Суда-Бэй грузовик.

Там, сойдя с грузовика, он поднялся по крутой тропинке к большому складскому зданию. Проходя мимо часового, он не сразу заметил, что тот отдает ему честь. Заметив, приподнял руку, потому что было бы неловко не ответить на приветствие, хоть он и не одобрял самый принцип. Войдя в низкую дверь, он очутился в большом помещении, уставленном консервными банками и заколоченными ящиками. Два-три армейских офицера покупали продукты. Квейль попросил кладовщика-палестинца отпустить ему несколько банок консервов. Вдруг кто-то положил ему руку на плечо.

— Когда вы приехали? — услышал он голос. Квейль обернулся.

— Лоусон? Хэлло! — сказал он.

Они обменялись рукопожатием.