Метин Ардити - История одного предательства, одной страсти и трех смертей

— Красивая история, — сказала Павлина.

— Самое главное еще впереди. Я не захотела оставаться в «Лидо». Нехорошо находиться рядом друг с другом целые дни. Да еще этот господин Панайотис… Это было невыносимо. Знаешь, я занимала маленькую комнатку прямо за швейцарской, по дороге в прачечную.

— Ту, где я работала?

— Точно. После моей свадьбы госпожа Катина еще больше меня невзлюбила. Ну и тогда… Короче, однажды Павлос предложил мне купить бакалейный магазин, находившийся рядом с гостиницей. Его владелец, некто Кириос Вассилис, тоже родом из Смирны, уезжал жить к своей дочери в Чикаго. Я задумалась, я ведь этой работы совсем не знала, само собой. Но Павлос меня поддержал, я согласилась и стала хозяйкой бакалейного магазина!

— Как все это чудесно, — снова восхитилась Павлина.

— Я не знала, как работает бакалейный магазин. Павлос верил в меня, говорил, что у меня все получится, ведь я умею считать, а это главное. Он оказался прав. При этом, конечно, занимаясь торговлей, нужно принимать и отправлять товар. Кириос Вассилис как-то справлялся один. Но в моем случае это было невозможно, я нуждалась в помощнике. Мой отец оставался в контакте с одним из бывших рабочих нашей мастерской.

— С тем, что приехал из Самсуна?

— Точно. Он прислал мне своего племянника, Лефтериса, который и позвонил в один прекрасный вечер в нашу дверь. Лефтерис… Он больше походил на турка, чем на грека. В нем чувствовалось что-то дикое, характерное для уроженцев Малой Азии. Он, кстати, даже охотнее говорил по-турецки, чем по-гречески, именно на турецком мы общались с ним и в тот вечер, и потом. Лефтерис был футболистом.

— Знаменитым?

— Как бы не так! — На лице рассказчицы появилась нежная улыбка. — Он играл в любительской команде «Флисвос». Чтобы заработать три драхмы, тренировал детей в начальной школе Фалера. Он зарабатывал так мало, что его и бедным назвать было нельзя! Мальчик нуждался в приработке, и Павлос предложил ему заниматься по вечерам доставкой товара и кое-какой тяжелой работой, вроде перетаскивания бочек с копченой рыбой и мешков с овощами. Часа в день было бы достаточно, но Павлос предложил ему два часа, чтобы он получал побольше.

— Сколько ему было лет?

— Двадцать два года. Однажды он вернулся с тренировки в Алимосе, как сейчас помню, было двадцать пятое апреля. С самого утра стояла жара, как летом. Лефтерис снял свой спортивный костюм, но продолжал обливаться потом. Весь был мокрый. Я предложила ему обсохнуть и поднялась за одной из рубашек Павлоса. Спускаюсь, а он стоит с голым торсом, грудь сияет от пота. Я развернула ему чистую рубашку. А он скомкал грязную и протянул мне ее. Я взяла ее в руки и провела по его груди, чтобы вытереть пот.

Павлина хихикнула.

— Смешно тебе, плутовка… Я разволновалась, ты не можешь представить как. Тело Лефтериса было почти таким же прекрасным, как у Янниса. А потом, знаешь, Павлос, он…

Шриссула пожала плечами, как бы говоря: «Ну, что ты от него хочешь?»

— Ты мне сказала, что он еще не хромал. Но он уже был толстым?

— Он был таким, как сейчас. Полный, благородный, очень мягкий… Я думаю, ему никогда ни на секунду не приходило в голову, что я могу так зверски пожелать какого-то мужчину. А передо мной стоял мальчик, обнаженный до пояса полутурок, младше меня на восемнадцать лет, представь, я могла быть его матерью, и этот мальчик положил обе руки мне на грудь. Тут же, через три минуты, мы стали любовниками. Я сказала тебе, что я помню дату? Было двадцать пятое апреля, вторник.

— Ты помнишь все даты? — улыбаясь, спросила Павлина.

— Я бухгалтер! Я люблю цифры… Короче, с этого дня каждый вечер, как только я закрывала магазин, мы с Лефтерисом занимались любовью. Он делал это грубо, понимаешь, без нежности, совсем не так, как Яннис. Но в моей женской жизни появился мужчина. Самое невероятное, что он был ревнивый! Ревновал толстуху, рядом с которой выглядел ребенком, представляешь? Такой дурачок он был, мой турок… Я обожала его…

— А он… он тебя обожал?

— Не знаю… Мы таких слов не говорили. У него была манера ласкать мои складки на спине или выпуклости живота, в ту пору уже толстого. Он говорил: «Это мой живот, слышишь? Этот живот принадлежит мне!» Или: «Когда я глажу тебя по спине, во мне жизни прибавляется».

Павлина прыснула:

— Он тебе такие вещи говорил?

— Он был башибузук, как говорят в Турции, немножко мозги набекрень…

— Он, наверное, очень тебя любил, — предположила Павлина.