Метин Ардити - История одного предательства, одной страсти и трех смертей

Павлина ждала этих слов. Когда в начале октября у нее началась рвота, она подумала: «Ничего прекраснее со мной произойти не могло. И все остальное неважно».

Она посмотрела на мать и медленно, с расстановкой произнесла:

— Ты знаешь, мама, как я люблю тебя… Кроме тебя, у меня никого нет. Но этого ребенка я люблю больше всего на свете. Больше тебя, больше жизни, больше всего в этом мире. Больше, может быть, чем я любила папу. Никто не притронется к моему животу.

Тем же утром, немного позже, Магда вернулась в церковь Святого Спиридона.

— Она отказалась, не так ли? — спросил священник.

— Да…

— Я этого ждал. Я ее знаю, твою Павлину. — Он чуть заметно улыбнулся. — Есть, конечно, некоторые обстоятельства…

— А если открыть ей, что он ее брат, это ее не переубедит, как ты думаешь?

— Ты ничего ей не скажешь, Магда, — произнес Космас не терпящим возражений тоном. — Это ничего не даст.

Космас прослужил двенадцать лет священником в Трикале, своем родном городке. Множество детей родилось там от сестер и братьев. И каждый вырос нормальным и здоровым.

— Господи, спаси и сохрани. — Магда перекрестилась.

— Да будет так, — сказал священник, поднялся со скамьи и добавил: — Приходи ко мне часам к пяти, обсудим дела наши грешные. А я тем временем буду думать, что делать.

— Спасибо, отец Космас, — сказала Магда.

— Буду думать и молиться, само собой, — уточнил священник.

До полудня отец Космас был занят с прихожанами. На этот раз собеседование с ними оставило у него ощущение фальши. Разговор напоминал череду тщательно, до автоматизма отработанных движений в хорошо поставленном балете. В двенадцать тридцать Космас вышел из церкви и направился к доктору Михалису, единственному на острове врачу. Его одноэтажный дом, маленький, квадратный и без сада, стоял у дороги к Старому Порту. Когда пришел священник, в гостиной сидели три человека, четвертый находился в столовой, служившей одновременно приемным покоем. Как обычно, раздвижная дверь, делившая две комнаты, оставалась приоткрытой.

— Я не могу вылечить тебя от преклонного возраста, Коста, — говорил доктор пациенту. — В семьдесят два года у всех суставы болят. Это нормально.

Потом он пригласил отца Космаса.

— Что тебя привело? Ты же никогда ко мне не ходишь…

Космас кивком показал на дверь. Михалис небрежным жестом прикрыл ее, но священник встал и задвинул поплотнее.

— Что случилось? — спросил доктор. — Ты плохо себя чувствуешь?

Космас выдержал паузу, потом спросил вкрадчивым голосом:

— Помнишь семью из Афин, о которой ты мне рассказывал год или два назад?

— Да. И чего ты от них хочешь?

— Они по-прежнему ищут ребенка?

— Да, я уверен… Двух недель не прошло, как они мне опять об этом писали.

— Писали, говоришь? Из Афин? Давно ли из Афин пишут на Спетсес?

— Извини, я перепугал… Они мне об этом сказали, когда приезжали дом на зиму закрывать.

— Доктор, это не праздное любопытство. И я не хочу даже знать, кто они, но имей в виду, скоро появится ребенок, которого нужно будет усыновить.

Космас решил скрыть то обстоятельство, что родители приходятся друг другу братом и сестрой. Сказать об этом — значило бы нарушить тайну исповеди, а также поставить под вопрос усыновление ребенка. Магда и ее дочь уже сурово наказаны, стоит ли наказывать еще и ребенка?

Священник задумался: никто не пишет писем из Афин на Спетсес — это правда. Зачем искать ребенка на Спетсесе, если ты живешь в Афинах? Кто эти люди, знакомые Михалиса? Афиняне? Богатые буржуа из Патраса или Волоса, предпочитающие иметь дело с сельским врачом, а не со столичными акулами медицины? Иностранцы? Скорее всего, иностранцы… Поэтому-то они и писали доктору…

«В конце концов, — решил Космас, — это меня не касается. И чем, собственно, плох ребенок со Спетсеса? Люди здесь более здоровые и более честные, чем в Афинах. Михалис предлагает быстрое решение сложной проблемы, человек он надежный».

И Космас решил не копать глубже.

— Семья ставит два условия, — добавил доктор. — Гарантия греческого происхождения ребенка и отсутствие в его роду склонности к насилию.

Михалис тоже лукавил: усыновить ребенка хотели иностранцы, но закон не позволил бы им покинуть Грецию с младенцем. Им нужны были сообщники, вернее, клиника и гинеколог, который мог бы подтвердить документально факт рождения ребенка его приемной матерью.

Итак, каждый лукавил по-своему: Михалис — во благо родителей, а Космас — во благо ребенка.