Татьяна Соломатина - Роддом. Сериал. Кадры 1–13

— Вы чего, Семён Ильич?! — удивилась давным-давно проверенная сестра, работающая по давным-давно же отработанному алгоритму.

— Переложиться! — коротко и грозно кинул начмед.

Ему подали халат и перчатки. После чего он «переложился». То есть раскурочил простыни и тут же вернул их на место, как было. Аркадий Петрович покрутил пальцем у виска и, глянув на Татьяну Георгиевну укоризненно — ну да, на кого же ещё?! — сказал женщине на операционном столе:

— Ангелина, вы как?

— Всё хорошо! — мужественно сказала дама отягощённого акушерско-гинекологического анамнеза. Что в переводе значит — «тяжёлой женской судьбы».

— Вы не смотрите, что доктора у нас такие хмурые. Это они с похмелья. Сейчас скальпели в руки возьмут — и дрожь уймётся! И настроение улучшится. Рефлекс!

— Всё бы вам шутить, Аркадий Петрович! — нервно хохотнула Евсеева.

— Аркадий Петрович у нас тот ещё клоун! — мрачно констатировал начмед и пощипал Евсееву зажимом за кожу надлобковой области.

— Обижаете, Семён Ильич! — пожал плечами анестезиолог. — Работаем.

Операция была не из лёгких. Но и не из сложных, как можно было ожидать, тьфу-тьфу-тьфу! После рождения здоровых плодов извлекли мумифицированный. Эх, иногда в интубации есть свои плюсы — можно пофуфукать на всю операционную. А когда женщина в сознании… И спать не желает… Хорошо, что Святогорский на своём месте. Семён Ильич сегодня не был настроен беседы беседовать. Татьяна Георгиевна разговоры в операционной не любила. А у интерна помалкивать — благоразумия хватало.

После ушивания матки начмед брякнул:

— Оставляю вас, Татьяна Георгиевна, с вашим пажом. Рукастый мальчик, мешать вам не будет.

Татьяна Георгиевна молча перешла на место хирурга. Семён Ильич с таким треском сорвал перчатки, что, казалось, руки хотел себе оторвать.

— Брюшную полость промыть, оставить дренаж. Антибиотикотерапию расписать. Лаборантку в операционную вызвать. Если что — кровь прокапать. А сейчас — плазму.

— Уже стоит, — отрапортовал Аркадий Петрович.

Татьяна Георгиевна от комментариев типа «сами знаем» воздержалась. Тут все всё давным-давно сами знают. А также знают, что Семён Ильич — начмед. И отчего-то сильно не в духе. Хотя кесарево сечение прошло просто-таки, ещё раз тьфу-тьфу-тьфу, прекрасно. Семён Ильич не только оперировал каждый раз, как образцово-показательный атлас по топографической анатомии и оперативной хирургии писал, у него ещё было исключительное хирургическое чутьё и исключительная же хирургическая удача. Талантлив, короче, Сёма. Талантлив, умён, красив и обаятелен — из песни слов не выкинешь.

— Аркаша, в ПИТ положишь на сутки, понаблюдать, ладно? — голосом уже немного похожим на человеческий сказал Семён Ильич.

— Хорошо, Сём.

Они давно работали вместе. И Аркадий Петрович прекрасно понимал, отчего Семён Ильич бесится. Лось в гоне тоже бесится. Танька, паскуда, не дала. Давно пора. Сделал себе вечную куклу, всегда под рукой. Фронтовые жёны уже давно не в моде. Красивая баба, сто раз семью могла завести. А этот мудак её всю жизнь под рукой держит, скотина. И ведь хороший мужик. И жена у него хорошая. Не такая яркая, как Танька, зараза. Но по-своему хорошая. Каждый хочет любви… И только любовь никого не хочет. Существует, видимо, сама по себе, и плевать ей на жалкие человеческие желания.

Евсеева держалась очень хорошо. Ни тебе слёз, ни тебе лишних вопросов. Немудрено — с таким-то анамнезом жизни. И тоже вот — всё сплошь истории любви.

— А кто он был?.. Третий, — всё-таки спросила она.

— Ангелина Дмитриевна, у вас мальчик и девочка. Здоровые и красивые. Как вы хотели.

— Да… Хотела. Они меня будут любить безоговорочно. А я — их. Я подумала, что если рожу их в День святого Валентина и назову Валентином и Валентиной, то им повезёт… В любви… — она расплакалась.

— Ну вот! — шутливо-грозно погрозил ей пальцем анестезиолог. — У нас каждая капля жидкости на счету, а она рыдает. Сейчас давление ка-ак упадёт! Из-за гиповолемического шока! Ну ладно, кровопотеря! Положено… А тут ещё и слёзы… Немедленно прекратить рыдать, если не желаете анурии!

— Я от радости! — всхлипнула Евсеева.

— Ну, тогда ладно! — растёкся в трогательно-хитрой кошачьей улыбке Аркадий Петрович и подмигнул анестезистке. Та тут же раскрыла ампулу, набрала в шприц и ввела в капельницу. Пациентка уснула «на игле».

— Пусть немного отдохнёт! — сказал он Татьяне Георгиевне.

— Аркадий, я в тебя верю, как в Иисуса. И даже больше. Потому что воскресит ли меня Иисус, если что, — я не уверена. А вот ты будешь воскрешать и воскрешать до полной и окончательной смерти моего мозга.