Татьяна Соломатина - Роддом. Сериал. Кадры 1–13

Позже, когда кафе переделали в ресторан, так и у них — у тех, кто остался тут, — денег стало чуть больше. Точнее — то не было вообще, то — чуть больше. У самых удачливых — изредка случалось чуть больше большего. Ключевое слово «изредка». Да… «Ресторация» была далеко не перворазрядная. Но милая и приятная. А главное — своя. Хозяин их знал и даже гордился тем, что тут собираются доктора. Повара и официанты — тоже уже вроде родни. То чью-то бабушку в отделение инвалидов отечественной войны госпитализируют «по блату», благо отделением ИОВ заведует Аркашина жена… Отделение Исполняющего Обязанности Всевышнего. Нарочно не придумаешь. Закроют скоро это отделение… Перепрофилируют… То чью-то бабушку — сюда, то чьего-то дядюшку — на лито-трипсию вне очереди «по бюджету». Ну и так далее. У второй жены хозяина Татьяна Георгиевна роды принимала. Впрочем, как и у первой. Только когда ресторатору была актуальна первая жена — Мальцева ещё ординатором числилась. А когда вторая — так уже заведующей стала. Всё течёт, всё меняется, кто-то стареет, кто-то сплывает, а кто-то — становится. Диалектика… И только женщины беременеют и рожают. Беременеют и рожают. Кто от большой любви, кто — по большой нужде. О какой такой безусловной любви говорила Евсеева? Нет её, этой безусловности. Даже в любви. Нет-нет, возможно, эта Евсеева и будет любить своих Валентинок безо-глядно. Но вряд ли — безусловно. Безумно любя, она будет отмечать — про себя ли, вслух ли, — что у Валентины кудри белее, а Валентин — в математике лучше кумекает. Или наоборот. Или вообще про другое. Но отмечать будет, волен-с или неволен-с… Человек большей частью неволен-с. И, соответственно, не безусловен… Она-то их будет любить, это понятно. Условно или безусловно — но будет. Любить. А вот они её?.. Неизвестно.

Бабы, как ни крути, дуры. Вот захоти Татьяна Георгиевна ребёнка, разве стала бы она пользоваться донорской спермой? Откуда ты знаешь, что там за донор у этой спермы?! Фотография? Ну, так, может, этот донор просто фотогеничен. Или фотография классным фотографом сделана. Пусть даже он красавец писаный, но… Но писает криво. Или чавкает. И дедушка его чавкал. Или, скажем, пальцем в носу ковыряет. А бабушка его сошла с ума, пытаясь вспомнить, куда засунула сто рублей на чёрный день. ЭКО — ладно, пусть будет. Всякое бывает. Гонорея трубы съедает. Синдром хронических тазовых болей с морозной короткоюбочной юности покоя не даёт… Но надо хотя бы в двадцатом приближении представлять, кто тебе половину материала на постройку объекта «безусловной любви» даёт! Как он ест, как спит, что читает в туалете… Как в окно смотрит. Нравится ли ему сидеть на подоконнике во время дождя и о чём он думает на берегу океана. Всякие такие якобы мелочи, позволяющие определить качество «строительного материала». Плох тот прораб, что ничего не знает о кирпичах и досках. Опять же, что это за безусловная любовь, объект которой создаётся искусственно, как гомункулус какой-то!

С другой стороны — она прекрасно знает Сёму. И как он в окно смотрит, и как на подоконнике сидит. И как плачет пьяный на берегу океана под огромными звёздами. И как смотрит на неё, когда думает, что она спит. Что же она, Татьяна Мальцева, не создала себе «объект безусловной любви», хотя Семён Ильич сто раз был не против, а несколько раз — даже слишком сильно за?

Да потому, что ребёнок — не игрушка! И плоть и кровь он твоя только очень условно. Разве что для ДНК-анализа. Так что, дамы и господа, все эти ваши «хотения детей» — не более чем рефлекс. Инстинкт продолжения рода. Как, извините, продолжение безусловного — о да! — полового инстинкта. И потому понятно, когда вы ищете пусть не семьи, но покрепче, покрасивее, поосанистее, посообразительней. Но когда относительно состоятельная дама выбирает в альбоме анонимного донора спермы — это отчаяние, а не разумный обдуманный шаг, сколько бы она ни объясняла его разумность и обдуманность себе или окружающим.

Не любят детей безусловно. И уж тем более не любят безусловно дети. Любовь — это миф. Миф, выдуманный людьми, чтобы жизнь не казалась скотством. Хотя что плохого в скотах? Вот они-то как раз способны если не на безусловную любовь, то хотя бы на безусловную привязанность. Облезлый пёс, идущий на грязной верёвке за вонючим бомжом, привязан к нему стократ больше, чем привязана она, Татьяна Георгиевна, к Семёну Ильичу или Семён Ильич к ней. Кинется Семён Ильич за неё в драку? Кинется. В драку цивилизованную. До первого фингала. А в огонь и в воду? Нет, разумеется. Тут же о детках своих вспомнит. Троих. И о своей к ним «безусловной» любви. Кинется она за Сёму в огонь и в воду? В воду — сколько угодно. Если вода тёплая. Морская. Неподалёку от фешенебельного бунгало. В огонь? Ну уж нет. Что она, пожарный? Пусть в огонь кидаются те, кому это ремеслом положено. В специальных костюмах, в противогазах, со знаниями об обратной тяге и прочих органолептических свойствах плавящегося пластика. Татьяна Георгиевна ни за кем в огонь не кинется. Нет у неё ни детей, ни безусловной любви, ни даже безусловной привязанности.