Григорий Ряжский: Натурщица Коллонтай

Это он и о тебе, внученька, даже не сомневайся, это — обо всех нас, о нашей могучей стае, летящей над своей страной, хранящей её границы, её культуру, её мысли, её божественное устройство.

Эми сначала собиралась письмо это печатать на пишущей машинке, под мою диктовку, так ей сподручней, но я настояла, чтобы написано было рукой, хотя и не моей: мне кажется, так получится родней, теплей, доходчивей. И мы станем ещё ближе друг к другу, хотя ни разу ещё не виделись, милая моя.

Отчего же ты не положила в конверт свою фотографию? Я, конечно, абсолютно уверена и так, что ты просто красавица и чудо, но всё же любопытство меня — не скрою — одолевает, так что поскорей, пожалуйста, явись ко мне и предъяви старушечьему взору ещё одну женщину Коллонтай. А то рискуешь не успеть.

Снова шучу.

Жду тебя, дорогая моя внучка, жду, и как можно скорее. Мой тел. Д-1-11-59.

Твоя родная бабушка,

P.S. А ФЭД и на самом деле имеется у меня в хозяйстве, хотя сама я, если честно, не очень увлекаюсь фотографированием. Однако уже теперь, после того как ты получишь его в полное своё распоряжение, я надеюсь, что и меня ты сумеешь вовлечь в это простое и, как бы сказал Паша наш, гармоничное дело».

Письмо, написанное заключённой Усышкиной-Коллонтай, матерью покойной бабушки Пола Коллонтая, проживавшей в Москве на ул. Остоженка вплоть до момента скоротечной кончины в результате острого сердечного приступа. Это письмо Павлу Андреевичу, деду Пола Коллонтая, было передано замначальника по режиму исправительно-трудовой колонии № 2467 г. Караганды после смерти упомянутой З/К в 1956 году.

«Пашенька, дорогой мой и любимый!

Скоро я умру, теперь уже это ясно, доктор сказал, что раковые метастазы во мне достигли невозвратной силы, и жить на свете остаётся мне при самом наивыгодном стечении всех дел меньше двух месяцев всего. Я подумала и решила для себя, что не стану беспокоить вас с Шуранькой своей смертью раньше срока, а чтоб вы жили и не знали ничего до того, как она меня заберёт уже совсем.

За жизнь свою я наделала много глупостей, и, наверно, поделом мне, что так всё получается у меня — не надо было красть лишнего, и не нужно было становиться бесчестной по отношению к другим людям, даже в том малом, какое я к ним допустила. У меня, если уж быть до конца, и раньше случалось, ещё в молодости, когда была я девчонкой, комсомолкой-синеблузочницей, выпускницей детдома в Тульской области трудилась в рабочей столовой при шахте № 3-Бис Суворовского района. Там в первый раз мы недовложили и после стали таскать из рабочего котла, не помногу, но всё же заметно для опытного проверяльщика.

Они и пришли через год моей работы на этом котле. Тогда меня простили, но наш комсомольский секретарь предупредил на вид и стал со мной насильно жить как с женщиной, чтобы не содействовать принятию строгих мер против меня по закону.

Потом повторилось, ещё года через два с того первого случая. И уже хотели сажать, но он снова спас за то, что я сделала от него аборт, хоть и не хотела. Так мне сделать пришлось, чтобы остаться на плаву жизни.

И уехала сразу в Москву, без ничего, пустая, с одной вещевой сумочкой, искать другой жизни.

Искала три дня, холодная и голодная, и так ничего и не нашла. А подобрал меня дядя Филимон, дворник с бывшей конюшни на улице Метростроевской. Он там жил в ней и имел одного брата управдомом, а другого паспортистом в милиции.

И в первый же день пригрел меня, накормил, и с того дня стал со мной жить, потому что одинокий и несмотря, что я этого не хотела. И работать помог, на соседнем участке.

А через год брат его комнату выбил мне в коммуналке той же конюшни нашей, но только я уже к этому времени от дяди Филимона была беременная Шуранькой моей. Он говорит, делай аборт, а я ни в какую, мне врач, какой меня в Суворове чистил, сказал, что больше детей не будет, если что. Потом узнала, что к брату дядя Филимон пошёл, который старший у паспортисток в отделении, а тот сказал, давай её с глаз долой ушлём подальше, чтоб не качала права насчёт ребёнка твоего.

И говорит, у меня знакомый в управлении делами посольств, по соседству тут сидят, они её куда-нибудь уборщицей ушлют, за границу, она ж у тебе комсомолка, детдомовка, синеблузочницей участвовала, а это самолучшая характеристика для ихних кадров. Дядя Филимон спрашивает, поедешь трудиться за рубежи? Говорю, с удовольствием, а только где рожать-то?

Он говорит, там и родишь, при посольстве, как сотрудница.