Григорий Ряжский - Натурщица Коллонтай

Как ты помнишь, тогда я в разговоре с отцом Александром так и не решилась выяснить для себя, можно или нельзя делать такое после прохождения таинственного обряда.

Испугалась просто, если откровенно.

Отодвинула от себя возможность услышать, что недостойна будущей христианки.

Но уже после, через какое-то время, когда стала более-менее предметно интересоваться разным, я почитала в Сети, что отношение церквей многих исповеданий к мировым обнажённым шедеврам абсолютно терпимое, поскольку сами сюжеты, изложенные в живописных полотнах, содержат все признаки подлинно библейских историй. И даже нанесённые фрески под куполами самых знаменитых соборов земли несут на себе подобные неприкрытые виды женского и даже мужского тела в крупном исполнении лучшими художниками.

Но, Шуринька, это приятное открытие уже не смогло повлиять на моё непреклонное решение сказать себе — хватит, Шуранька, стоп, на этом всё!

И сказала.

Они там все ужасно огорчились, не могу не похвастать немножечко и про это.

Привыкли к моему оголению за десятки лет принятия обнажения во всех вариантах, ракурсах и постановке света.

И стали уговаривать на ещё хотя бы до 80 лет, а там, сказали, будь что будет, Александра Михайловна, только не лишайте нас очарования вашей неги. Вы у нас, сказали, единственная и неповторимая натурщица, годы у которой просто немыслимым образом обогнали состояние формы оголенного тела, и это даёт художникам просто невероятно гармоничное сочетание грации и линии корпуса при благородстве облика лица.

Ну, разве не льстит такое любому профессиональному демонстратору?

А только знаешь, почему не сломали они меня на дальнейшее раздевание?

Скажу.

Хоть и обидно, если честно.

А забыли все про мой юбилей.

А был он в этом году!

50 лет как Паша привёл и договорился работать.

Понимаю, что за такой срок все у них там сто раз поменялись, и не осталось уже никого, кто про это мог бы помнить и знать.

А многих уж нет в живых.

Но это не значит!

Я в тот знаменательный для меня день разделась за ширмочкой у себя, но не позу приняла, а сказала на всю аудиторию.

Говорю:

— Ребятушки, золотые мои, хотите иль нет, а только сегодня 50 лет как стою я перед вами. Просто чтобы вы знали. А теперь приступайте, мои хорошие.

И принимаю заданную позу.

И замираю.

Тут они все подымаюся от своих мольбертов и начинают аплодировать.

Стоя.

Громко и продолжительно, как овации во времена при Сталине и Брежневе.

И вижу, искренне совершенно, не по формальным показателям. Многие улыбаются, многие смеются хорошим добрым смехом. У других ладошки вообще над головой задраны. А потом один выкрикивает из них.

Говорит:

— Качать нашу Шураньку!

Я:

— Прекратите, ребятки, не сходите с ума, обратно садитесь, работать будем, хватит для меня и хлопков ваших одних.

Он:

— Никаких, даже разговора не будет, Александра Михайловна, мы идём к вам, давайте-ка напружиньте вашу храбрость.

Шестеро подскочили, самых отважных и молодых, под ягодички меня и с двух сторон под позвоночник, и вверх, по высотной вертикали, почти к потолку, туда-сюда, туда-сюда, тоже шесть раз — голую, старую, обворожительную, счастливую.

Опустили, наконец.

Отдышалась, пришла в себя, а счастье буйное не отпускает, продолжает колошматить изнутри самой сильной колотушкой, и по сердцу, по сердцу, по рёбрам, по душе.

Ты права, бабушка, мы молоды, пока нас любят! И они любили, на себе ощутила всей моей обнажённой в последний раз натурой.

Достояла кое-как в тот день и оттуда не домой, а сразу к отцу Александру заглянула сперва, в нашу Успеяния Богородицкую.

Такой праздник получился, что захотелось поделиться им, а лучше батюшки нет никого у меня с тех пор, так и не возникло в жизни ни одной подходящей души сотоварища.

Да и не искала, правду сказать.

Поздно искать мне теперь, Шуринька.

Кто был, того уж нет.

А кто будет, тот, наверно, уж не на этот свет явится ко мне.

Говорю:

— Отец Александр, могу я квартиру свою нашей церкви в наследство оставить? Разрешает такое церковный закон?

Он:

— Шуранька, прежде чем такое совершить, тебе следует сначала крепко решение своё обдумать. Неужели нет у тебя ни единой близкой родственной души, для какой дар твой пришёлся бы нужней, чем православной церкви?

Я:

— Только сын, которого я с семьдесят первого года не видала и ничего про него не знаю. И живёт он не у нас, с мальчуковых лет ещё, не в нашей России.