Юрий Алексеев - Алиса в Стране Советов

Однако нынче народный трибун добрался до свежих источников. Из спотыкучих, с многократной подпоркой «патриа о муэрте» слов сержанта выходило, что убиенный мальчишечка Хулио Тром-по вчерашней ночью напал на след вооруженного до зубов отряда «гусанос». Эти наймиты и недобитки международного империализма пробирались из зловонных болот залива Кочинос в Антигуа, чтобы соединиться там с бандой воздушных десантников Гуантанамо и совершить двойную диверсию — побить все стёкла в Антигуа и отравить ядами водопровод столицы. И хотя революционная авиация и обратила вражескую армаду в бегство, не дала спрыгнуть парашютистам, стёкла были всё же побиты, а яды в ящиках сброшены и получателями запрятаны в под жидавший их специально автобус. Но не тут-то было! Выследивший из-за кустов эти злые приготовления Хулио Тромпо бесстрашно на бандитов напал, убил из подвернувшегося очень кстати ружья бандитских пособников — шофёра и экспедитора — и держался до последнего патрона, пока на место подвига не прибыл летучий патруль во главе с сержантом. Все яды и химикаты к тому времени были уже уничтожены стараниями отважного товарища Тромпо, сгорели вместе с автобусом. Так что бой с растерявшимися «гусанос» был кратким и совершенно бескровным: бандиты бросились искать спасения в море и, понадеявшись захватить катерок, потонули… Все как один, что и неудивительно, поскольку были утяжелены подотчётным американским оружием и разводными ключами для порчи воды. Да и вообще, сержанту сейчас как-то неловко выпячивать подробности. Главное — это подвиг малолетнего товарища Тромпо, его беззаветная преданность партии, чему невольными и счастливыми свидетелями стали один русский стеклодув и его невеста, не успевшие, правда, ввязаться в бой и пасть геройскими жертвами благодаря расторопности ныне уже легендарного Хулио Тромпо. Грудью загородив «кадиллак», отважный Хулио пособил стеклодуву проскочить за подмогой и вызвать карающий патруль Революции. Остальное было уже, как говорится, делом техники. Было, будет и есть; таких борцов, как Хулио, в стране не перечесть. Вечная память товарищу Тромпо! Смерть ядоносным «червякам»! Смерть изменникам Родины!!

Пожелание смерти обратило толпу в многоликого зверя, и оператор не преминул показать гнев крупешником. Избранные им лица походили на маски театра абсурдов. Страшные. Искорёженные. Но с живыми, бешеными глазами, так и рыскавшими кого бы подмять, раздавить, растерзать. Венцом показа был слетевший с гвоздей каблук резервиста, взрывавшего в слепой ярости землю, чтобы добраться до «червяков».

Что же с ним сделалось и куда подевался «оторви и брось» весёлый народ? Кто его подменил? И хотя Иван от Бердяева знал, что не бывает демонических народов, существуют лишь демонические состояния людей и народов, строкою ниже предупреждалось:

«Две противоположные причины вызывают зло в человеке: или образовавшаяся в душе пустота вызывает притяжение зла, или страсть, ставшая идеей фикс и вытеснившая всё остальное».

Душой не порченные островитяне, конечно же, клюнули на идею фикс, как поддались только что на мякину сержанта. Но что поразительно и в чём стыдно признаться, Иван и сам был не прочь из ложной кучи зёрнышко ухватить — переложить убийство на «банду».

«Ан вдруг она и вправду была? Ну, где-нибудь в камышах, в потёмках?» — насильничал он над собой. Без спору, втискиваться в свидетели и подтверждать вооружённую банду он бы не стал. «Мифы о Революции надо вообще, сочинять не до, а после победы, когда очевидцы уйдут на покой, — думал он раздражённо. — Так принято». И никакие соображения о том, что по мотивам подвига товарища Тромпо будет немедленно создана опера, где до зарезу нужна женская партия, теперь не заставили бы его выдать спутницу. Даже если его за бока возьмут, он по неписаному закону улицы Трубной ответит: «Ничего не видел, не знаю, нашёл в электричке».

Иван выключил телевизор и пересел поближе к компании, уже расправившейся с гостинцем Славушкина.

В ожидании получки господа офицеры вели подсчёты, чего и сколько можно на новые деньги купить.

Больше всего выходило у Чанова. Он измерял зарплату в рубашках, и получилось их у него ровно восемьдесят против двадцати двух пар башмаков у Славушкина и дюжины летних костюмов у Кузина. За еду и постой господа не платили, так что замахи были реальными. Но за дюжинами и парами ещё и стояли боевыми рядами четыреста батарейных бутылочек Баккарди, а в полуночной тьме светились жадные фонари Пахаритос и томно звали с рубашкой расстаться: