Юрий Алексеев - Алиса в Стране Советов

— А кто виноват? — нехотя и бездушно осведомился Дорофей Игнатьевич. — Непойманный — не вор. Народная привилегия.

— Не надо мне никаких привилегий! — осатанел Иван. — Я… я непойманный.

— Да неужели?! — великодушно усомнился Дорофей Игнатьевич. — С вас одного убийства хватит, дружок! Кубинским товарищам не составит труда материал подработать. У нас это мигом, без проволочки.

Вспотевший Иван скинул пальто, как перед общей, братской ямой, и безнадёжным голосом произнёс:

— Но я же ненароком… Военное положение, чистой воды случайность. И потом, Хулио Тромпо стал национальным героем.

— Героем он и останется, — утешил Дорофей Игнатьевич. — Мы проведём дело по бесшумным каналам…

И убрал глаза в стол вместе с крестиками.

— Дорофей Игнатьевич, товарищ полковник, отпустите безвинного Костю Долина! — взревел Иван затравленно. — Он-то при чём? Ну, что вы от меня хотите?

«Молодца! Наша школа! — оценил работу полковника Феликс Эдмундович. — И, если хризантемы убрать, — цены бы тебе не было». А поощрённый телепатически Дорофей Игнатьевич глазами поголубел и вымолвил:

— Давно бы так, дружок! Давайте на полную откровенность.

— Получится ли? — усомнился Иван.

— Получится, — заверил мягко полковник и оглянулся зачем-то на затаившегося Феликса Эдмундовича. — Заметьте, умного человека я не подумаю идиотски пытать: «Вы что, против советской власти?». Вы же мне скажете: «Как можно быть против того, чего нет». Правильно?

— Правильно, — удивлённо согласился Иван.

— И «в коммунизм не возьмём» не скажу. Вы же не гомо попупс, придуманный по заказу Примата в пику старым большевикам… Верно?

— Верно, — сказал Иван, косясь на почерневшего, как бы от горя-негодования, Феликса Эдмундовича.

— Не обращайте внимания, — отмахнулся от портрета полковник. — Когда лампадки погашены, «иконы» безвредны. И перед ними на горохе стоят больные идеей равенства — людишки, перекрученные враждой к благополучию избранных.

— Кем избранных? — осмелился на вопрос Иван.

Дорофей Игнатьевич внимательно всмотрелся в Ивана, но крестики в ход не пустил, приберёг:

— Свершившееся не обсуждают, — непререкаемо произнес он. — Стихия обратного хода не признаёт.

— Вы будто о землетрясении рассуждаете, — заметил Иван.

— Оно и было землетрясением: разруха, паника, жертвы. И старого не восстановишь, — сказал сурово полковник. — Что есть — то есть. Кто-то же должен господствовать, управлять на разломах земли?.. И я решительно не понимаю, зачем какой-то «Алисой в Стране Советов» наших луддитов тревожить и вдалбливать в голову: «Это не то, не так, оглянитесь во гневе!?». Вы что, повторения пройденного желаете?

— Нет, пройденное ужасно! — сказал Иван.

— Так, значит, мир? — ласково и шутливо протянул Ивану мизинец полковник. — Зачем будить спящую собаку, когда нечем её накормить? Она же на всех, и прежде всего на вас набросится. Так оставим в покое «Алису» и Костю…

— В каком покое?! — встрепенулся Иван.

— В приёмном. В Камушкино, — беспечно сказал Дорофей Игнатьевич и улыбнулся мудро. — Там отличный уход, и через год-другой человек возвращается обновлённым, вы понимаете, начисто забывает прошлое. Ну так как, будем сотрудничать?

— Нет, не будем, — отмёл предложение Иван.

«Интеллигенция всегда так, чтобы цену набить», — объяснил Иванову прыть Феликс Эдмундович. А Дорофей Игнатьевич выдержал паузу и тягуче сказал:

— Неужели вам так дорога «Алиса», чтобы голову потерять?

— В заглавных… во-первых, мне дорог Костя, — заговорил Иван сбивчиво. — И за слова свои я сам готов отвечать. Я никому ничего не вдалбливаю, не принуждаю. Ни в одной книге нет ничего такого, что не содержится у читателя в голове, хотя бы примерным знанием, догадкой. Каждый понимает лишь то, что находит в себе. Не будет у нас мира, полковник!

«Расстрелять на рассвете!» — мысленно приказал Феликс Эдмундович. А Дорофей Игнатьевич обнажил крестики и сказал:

— В герои метите? В великомученики? Не выйдет! Рукопись мы кремируем, а вас, дружок, погрузим в небытие — ни денег, ни друзей, ни работы. Ну, как?

Тут снова вспыхнула лампочка, и секретарша грудным голосом доложила:

— Товарищи вернулись с задания, доставили гражданина…

— Пусть обождут, — сказал полковник, пример-чиво посмотрев на Ивана. — Они понадобятся. А гражданина — в семидесятую.

Как ни странно, страх не достал Ивана. Удушливо и небольно все чувства сдавливала какая-то безнадёжность, и под ложечкой ощутилась вдруг пустота.