Юлий Крелин - Исаакские саги

Карина в наших любовных свершениях всегда была сверху, как в прямом, так и в психологическом смысле. Второе — это я так ощущаю. Она сверху, во-первых, потому, что она меня щадит, считая, что достаточно старый и мне так будет лучше и легче. Да, так считает, но достаточно деликатно, не унижая меня. Во-вторых, где-то было вычитано мной, что, когда женщина сверху ей это доставляет большее удовольствие. Так, мол, мы устроены. Вернее они так устроены. В общем, нам обоим так удобнее и приятнее. А уж потом, потом всякие разговоры или очень близкое, родное, содружественное молчание. Это так здорово, когда можно полежать или посидеть рядом и молчать, разговаривая душами. Ох, далеко не всегда это случается. У нас с Кариной так.

Я лежу на функциональной кровати. Считается, что так оно удобнее. Ну, врачам и сестрам-то, безусловно, а вот взгромождаться на кровать хорошо оперированному субъекту не всегда в мочь. Лена зашла после работы и вскоре ушла, убедившись в моём скором выздоровлении. Детям, до моей выписки я просил ничего не сообщать. Незачем им нестись в испуге из дальних краев, где они сейчас работают. Карина спокойно осталась на ночь. Уже всё всем в госпитале ясно и нечего делать из наших отношений тайну. Да и раньше это было секретом Полишинеля. Конечно, существуют любители и не исключено, что найдётся какой-нибудь яростный благожелатель… или это называется доброжелатель, который доставит кому-нибудь очень много неудобств. Непонятно только кому. Но на то они и доброжелатели, чтоб найти адресат. Да, что я на других-то? А я сам, сколько состроил Лене неудобств. Нет жизни без сволочей. В палате, есть вторая кровать и Карина там чудесно устраивается, одетая в свою больничную робу. Может, ли настоящая любовь освятить своей искренностью и честностью параллельную, необходимую фальшь… В общем-то, как говорится, для уменьшения жестокости. Это не святая ложь, да и, пожалуй, такой не бывает. Необходимая, но не святая. Святой, зато, может быть любовь. Даже, если она оказалось временной.

Карина ухаживала за мной, целовала, гладила, обнимала, будто это были те первые, медовые месяцы нашей любви. Любовь-то была. Во всяком случае, за себя на этот раз ручаюсь. И есть.

А за любовь без любви, когда-то должно наступить возмездие.

Конец учёбы. Наступили иные времена. Начало работы совпало окончанием эры Сталина. Тогда казалось, что мы приближаемся к светлому будущему. Ох, недолго так казалось. Уже на последнем курсе Боря начал работать в поликлинике. Ещё пугались больные врачей евреев. Ещё искали причины всяких осложнений и тяжелых недугов в происках врачей-преступников. Ещё сохранялся бытовой мрак. Борис ходил по домам. И поскольку он был не участковый терапевт, а хирург, то ареал его действий был сравнительно большой. Это был всё тот же Арбат и его прекрасные переулки. Теперь об этом районе говорят, как о чём-то чудесном, символом прошлого, сугубо московским. Слова воспоминаний овеяны именами прекрасных людей, что жили на той улице, в тех переулках. Сейчас горюют, глядючи на преображение и самого Арбата и переулков его. Печалятся лишь те, кто жил, кто помнит, то старое, что сопровождало их становление в людей. Ностальгия не по времени — по собственной молодости. Осовремененный пешеходный, выставочный, китчево приукрашенный Арбат. Переулки застроены домами для элиты позднего, предсмертного советского периода. Полно мемориальных досок о людях, которых и не знали или давно забыли — министры, генералы и изредка попадаются люди творчества разных его видов. Когда эти дома строили, они, эти дома, в то время убогое, когда хаос энтузиазма перешел в нищенскую упорядоченность, казались, действительно, какими-то особо хорошими, хоромами для высшего класса спокойной болотной жизни, названной потом периодом застоя. Как и положено хаос перешёл в покой и последующую смерть. Смерть общества, рождённого тем ушедшим энтузиазмом.

Боря ходил по домам в переходный период от кровавого беззаконного палаческого бандитизма к узаконенному, усредненному, серому государственному хулиганству, ханжеству, хамству. Крови становилось меньше, но как же без неё!

Ещё жили люди в невероятных условиях, от которых вскоре начали освобождаться, но пока лишь на Арбате. Да и до сего времени не могут войти в нормальную жизнь нормальных квартир или домов. Боря попадал в невероятные клетушки клоповники, тара-канники, где жили непонятно как умещавшиеся там люди. Это уже даже не люди получались. Была же идея у основателя режима создать нового человека. Эти условия вполне подходили. Скажем, на… в одиннадцатиметровой комнате могли жить одиннадцать человек. Человек! Парализованных стариков, порой видел Борис, укладывали на раскладушку, вырезали в её середине дыру, ставили снизу таз — живи себе дед иль бабка, справляй себе все свои физиологические отправления, а уж мы… И очень гордились тем, что голь на выдумки хитра. В поликлиниках врачей предупреждали: пальто на вешалки в квартирах не вешать — можно принести в дом иль в поликлинику любую нечисть. После больного руки мыть обязательно. После! Обязательно!