Юлий Крелин - Исаакские саги

— Наверное, это главное. Не столько увидели, сколько услышали?

— Ну, пусть будет по вашему. Я извиняюсь — вы из Москвы?

— Да. А это как услышали?

— Я вижу вы из этого круга.

— Не понял. Что это? Московский круг?

— Я знаю? Вижу. Я сам с Украины. У нас не так.

— Что не так?

— Я знаю? Всё не так. И здесь не так.

К этому времени Борис Исаакович доел и сын стал теребить его.

— Пап, пошли. Пора.

— Вы куда-то спешите? Хотите что-то посмотреть?

— Да ничего мы не хотим. Я папе уже всё показал.

— Нет. Я ж не предлагаю свои услуги. Показал, так показал. А вообще-то, я здесь много знаю. Если надо, хотите…

— Нет. Спасибо. Мы с папой и на территориях даже были.

— Ну, нет, так нет. Вы знаете, я обращаюсь к вам, человеку не сегодняшних знаний. Молодые куда-то торопятся, хотя у них ещё много времени впереди. Впрочем, и это им так только кажется. Но нам старикам надо бы торопиться — у нас-то мало времени осталось. Хотелось бы, чтоб и нам это только казалось. Я приехал двадцать лет назад — мне было шестьдесят — думал буду тихо доживать. И сами видите. Может, ещё десять лет попоказываю людям наше и дотяну до двухтысячного года. Я не тороплюсь. А они торопятся.

Борис Исаакович придержал сына. Ему интересно было, что ещё зафилософствует неожиданный собеседник. Действительно, в «московском круге» он не встречал эдакого типичного еврея из россказнях о них. О них!? В Москве Иссакыч воспринимал себя как еврея — ему время от времени кто-то тем или иным способом напоминал его место в иерархии национальностей. Здесь он чувствовал себя русским. И здесь ему тоже, так или иначе, показывали, откуда он, а, стало быть, и кто он. Вот, например, носки. Интересно, а кто он для этого деда.

— У вас там перестройка. И что? Что вы там делаете? Что это для вас? И что это для евреев?

— Во-первых, я доктор и как лечил людей, так и лечу. А, во-вторых, вы же видите, что я мог сюда приехать, а раньше это было невозможно.

— Ну, это так. Посмотрим. Вы русские — романтики, всегда надеетесь. Что ж это, может, и хорошо.

— Я еврей — не русский.

— Он говорит, что интеллигентный человек! Есть русские разных национальностей, и есть евреи разных национальностей. Вы что, не видите, не знаете? Я еврей украинец, вы еврей москвич, а сын, я вижу, верующий еврей. И вы хотите сказать, что мы одинаковые?

— Наверное, вы правы.

— Я знаю? Вы доктор, извиняюсь за любопытство, какой? Что вы лечите?

— Не что, а как. Лечу, что привезут. Я хирург.

— А! Таки как, а не что. Я вам скажу, что, если здесь умирать, так вас могут спасти. Если вы умираете, то здесь будут и могут делать, ну, если не всё, так много. Но если вы заболеете, ну не так, чтобы очень, то можете и умереть. Поликлиника здесь, скажу вам, не на уровне реанимации. И лучше получить инфаркт, чем грипп или нарыв на пальце. Но я не хочу инфаркта и не хочу умереть от насморка.

— Думаю, что вы преувеличиваете.

— Ну, преувеличиваю. Но если б вы были не доктор, а писатель, вы бы понимали, что и так тоже надо. Преувеличиваю! А здесь и надо преувеличивать, а то не спасут. Хорошо, когда плохо, а когда не очень плохо, так и не всегда хорошо. Например, вы, русские, стали лучше относиться к Израилю — и что? Американцы уменьшили свою помощь. Им теперь не надо спорить здесь с Россией. Вот и получается: если всё так хорошо, почему так плохо. А? Ну? А вы говорите.

— Пап…

— Ну. Он опять торопится.

— Да я не то…

— Не то. Когда я ещё могу узнать, что там делается…

— Жена Лота оглянулась на оставленную катастрофу и превратилась в соляной столп. А вы оглядываетесь.

— О! Теперь я вижу, что он, действительно, иудейски грамотный. Он знает Тору. Он верующий, а здешние, в Тель-Авиве, не все знают. Иерусалим грамотнее.

— Здесь же также учатся в школе. И иврит их родной язык, хоть и долго спал.

— Иврит знают, но он не спал, а был только для святых дел. Он стал для всех родным и бытовым. Ваш мальчик Тору знает, и дай Б-г ему счастья, а вот знает ли он Шолом-Алейхема?

— Конечно. Ему дед ещё в Москве читал.

— В Москве. Это ещё идишистское воспитание деда. А знает ли он идиш. Бохер, ты знаешь идиш? Ты знаешь, что такое бохер? Бохер — это парень.

— Знаю. Только не бохер, а бахур.

— О! Им и не наш шабес, а шабат. А зай гезунд? Это уже совсем не для них. Для них это испорченный немецкий. Пропадает идишистская культура. Многие и имени такого не знают — Шолом-Апейхем. Улица есть, а почему так называется. Это как у вас в Москве, когда я был. Спрашиваю: Что за улица — Грицевец или Наташа Ковшова, какая-то Качуевская. Кто такие никто не знает. И эти. Не каждый знает кто такой. А спроси про Шолома Аша или Менделе Мойхер-Сфорим, Фруг… И не слыхали. Целая культура коту под хвост.