Андрей Шляхов - Лев Толстой и жена. Смешной старик со страшными мыслями

26 июня 1910 года Софья Андреевна писала в дневнике: «Лев Николаевич, муж мой, отдал все свои дневники с 1900 года Вл. Гр. Черткову и начал писать новую тетрадь там же, в гостях у Черткова, куда ездил гостить с 12 июня. В том дневнике, который он начал писать у Черткова, который он дал мне прочесть, между прочим сказано : “Хочу бороться с Соней добром и любовью”. Бороться?! С чем бороться, когда я его так горячо и сильно люблю, когда одна моя мысль, одна забота — чтоб ему было хорошо. Но ему перед Чертковым и перед будущими поколениями, которые будут читать его дневники, нужно выставить себя несчастным и великодушно-добрым, борющимся с мнимым каким - то злом ».

«Жизнь моя с Льв. Ник. делается со дня на день невыносимее из - за бессердечия и жестокости по отношению ко мне, — с горечью констатирует Софья Андреевна. — И все это постепенно и очень последовательно сделано Чертковым. Он всячески забрал в руки несчастного старика, он разлучил нас, он убил художественную искру в Л. Н. и разжег осуждение, ненависть, отрицание, которые чувствуются в статьях Л. Н. последних лет, на которые его подбивал его глупый злой гений».

«Да, если верить в дьявола, то в Черткове он воплотился и разбил нашу жизнь», — пишет она далее.

Обреченность нарастает: «Все эти дни я больна. Жизнь меня утомила, измучила, я устала от трудов самых разнообразных; живу одиноко, без помощи, без любви, молю Бога о смерти; вероятно, она не далека. Как умный человек, Лев Никол, знал способ, как от меня избавиться, и с помощью своего друга — Черткова убивал меня постепенно, и теперь скоро мне конец».

Спустя несколько дней она добавляет: «Опять было объяснение, и опять мучительные страдания. Нет, так невозможно, надо покончить с собой. Я спросила: ‘‘С чем во мне Лев Ник. хочет бороться?” Он говорит: “С тем, что у нас во всем с тобой разногласие: и в земельном, и в религиозном вопросе”. Я говорю: “Земли не мои, и я считаю их семейными, родовыми”. — “Ты можешь свою землю отдать”. Я спрашиваю: “А почему тебя не раздражает земельная собственность и миллионное состояние Черткова?” — “Ах! ах, я буду молчать, оставь меня...” Сначала крик, потом злобное молчание.

Сначала на вопрос мой, где дневники с 1900 года, Лев Ник. мне быстро ответил, что у него. Но когда я их просила показать, он замялся и сознался, что они у Черткова. Тогда я спросила опять: “Так где же дневники твои, у Черткова? Ведь может быть обыск и все пропадет? А мне они нужны как материал для моих «Записок»”.— “Нет, он принял свои меры, — отвечал Л. Н.,— они в каком-то банке”. — “Где? в каком?” — “Зачем тебе это надо знать?” — “Как, ведь я самый тебе близкий человек, жена твоя”,— “Самый близкий мне человек — Чертков, и я не знаю, где дневники. Не все ли равно?”»

Действительно — не все ли равно?

Проклятый Чертков не только завладел дневниками Толстого, он вознамерился подточить финансовое положение его семьи, уговаривая Льва Николаевича передать права на свои произведения в общее пользование. По его мнению, пророк, провозгласивший отказ от собственности непременным условием праведной жизни, не мог и не должен был позволять своей собственной семье наживаться на интересе людей к его творчеству.

В сентябре 1909 года Лев Николаевич подписал завещание, в котором было сказано: «Заявляю, что желаю, чтобы все мои сочинения, литературные произведения и писания всякого рода, как уже где-либо напечатанные, так и еще не изданные, написанные или впервые напечатанные с 1 января 1881 года, а равно и все написанные мною до этого срока, но еще не напечатанные, — не составляли бы после моей смерти ничьей частной собственности, а могли бы быть безвозмездно издаваемы и перепечатываемы всеми, кто этого захочет. Желаю, чтобы все рукописи и бумаги, которые останутся после меня, были бы переданы Владимиру Григорьевичу Черткову с тем, чтобы он и после моей смерти распоряжался ими, как он распоряжается ими теперь, для того чтобы все мои писания были безвозмездно доступны всем желающим ими пользоваться для издания. Прошу Владимира Григорьевича Черткова выбрать так же такое лицо или лица, которым бы он передал это уполномочие на случай своей смерти».

Завещание было переписано набело дочерью Александрой, которая после смерти Марии (бедняжка скончалась от пневмонии в возрасте тридцати пяти лет) была Льву Николаевичу ближе всех прочих детей.

Это завещание было больше политическим, нежели юридическим. Софья Андреевна могла без особых усилий опротестовать его, поэтому Толстому пришлось вскоре после первого завещания написать второе, согласно которому все права переходили его дочери Александре Львовне. Это завещание оспорить было нельзя — в нем не выражалось несколько туманное желание, «чтобы все мои сочинения... не составляли бы после моей смерти ничьей частной собственности», а шла речь о передаче прав от одного лица другому.