Поль Виллемс - Дворец пустоты [повесть и рассказы]

Только вот уже двадцать лет, как все соловьи вымерли в предместьях Антверпена.

— Ну это уж слишком, — сказал Гектор, указывая на месяц, поднявшийся над горой. — Какой пепельный у него свет!

Острый серп зажимал в тисках темный лунный диск, на котором смутно различался отсвет земли.

Гектор поднял стакан и залпом опорожнил его.

— За тебя, Селена, — провозгласил он и пролил несколько капель на землю, как это делали древние.

Монахи и шофер последовали его примеру. После этого мы пили за Болгарию, за героев-гайдуков, за Орфея, за соловьев, за родителей, за наших жен и детей.

В тот же вечер, вернее, уже совсем ночью Гектор поведал мне о своей жизни.

Мы растянулись на парапете моста. Широкие камни еще хранили солнечное тепло. Охмелев от вина и соловьиного пения, глядя на звезды, я чувствовал себя счастливым.

Гектор говорил о себе, как о постороннем. Он женат, но они с женой как-то отдалились друг от друга. Она его не любит, хотя и нельзя сказать, чтобы ненавидела. Близость ушла, а нежность так и не пришла. У него двое сыновей, о которых он ничего не знает, кроме разве того, что один блондин, а другой — брюнет. Иногда вечером он слышит, как жена и дети что-то обсуждают, и ему кажется, что он им совсем чужой. Он не смог подарить им тепло — то тепло, которое нам дарили камни моста под нашими спинами. Еще Гектор рассказал про свою работу в университете. Он опубликовал несколько трудов, но никто не обратил на них внимания… В сущности, жизнь его бессмысленна. И никакой гайдук не позвал его за собой на поле брани. Главное прошло стороной. Но все это он понял, только когда у него случился инфаркт. Со смертью обычно смиряются. Или борются за жизнь — в том случае, если жизнь имеет смысл. А если смысла нет? Но как же можно умереть, не пережив своего богоявления ? (Он во второй раз употребил это слово.) На поиски осталось совсем немного времени… Именно поэтому он с таким отчаянием ищет ответа в мифах, которые, подобно снам, являются генеральной репетицией. Возможно, ответ грядет. Если бы только заглянуть в будущее! Как сегодня, когда мы вплотную подошли к вратам в небытие.

Рассвет застал нас на парапете. Камень остыл. Мы были похожи на лежащие надгробные изваяния, омытые росой.

Соловьи, утомившись, смолкли незадолго до восхода солнца. Мы наблюдали, как бледнеют звезды.

Подошли монахи пожелать нам доброго утра и удивились, что мы не спали на приготовленном диване. На завтрак они предложили нам простоквашу, и мы выпили ее, искупавшись в горной реке.

С гор вернулся пастух. Он принес деталь для нашей машины. В изолированном виде, в руках пастуха, за всю жизнь не прикасавшегося ни к чему, кроме женщин, ветра и животных, диковинный предмет походил на железное сердце, которое этот человек ночью вырвал у самой смерти. Это был тот самый пастух, которого мы встретили на пятом проколе колеса.

На поясе у него по-прежнему висела флейта Орфея.

В скором времени я покинул Софию… Гектор обещал писать. Но забыл.

Прошло два года, и я получил письмо от его жены. Она сообщала, что Гектора не стало. Перед смертью он просил ее написать мне: «Скажи ему, что я так и не нашел… Но может быть, ответа просто нет…»

Письмо было страстное и отчаянное. «Гектор подарил мне долгие годы счастья. Рядом с ним все приобретало особый смысл. Мне будет очень трудно без него. К счастью, мне кажется, он знал, насколько мы с детьми его любили. Но что означает фраза, которую он просил передать вам?.. Я не совсем ее понимаю. Раз он сумел сделать меня счастливой, значит, он нашел ответ. Ведь дать можно только то, что сам имеешь».

Это было в 1961-м. Я отправился на Дальний Восток.

В самолете, который показался мне огромным, нас оказалось двое. Познакомились. Моего спутника звали Сергей. Он был из Советской России, но говорил по-французски и, как полагается, играл в шахматы. Я проиграл ему партию, и мы разговорились.

— Во время войны меня отправили к конигам.

— Инженером?

— Ну да, инженером. Дорога к ним — по горам, да такая, что берегись! Аж дух захватывает. И тропинка — все вверх, все вверх, по краю обрыва. Средь облаков. И так — километры, километры! Над пропастью. А напротив, вдалеке — другой край пропасти. Синеватая такая стена. И там — враг. Они-то нас видят! Воздух прозрачный-прозрачный! Мы для них, с нашими мулами — куколки в тире, точнехонько на мушке. Стреляют. Пули — что пчелы, только свистят. И — рикошетом от скал. Наши падать начали, с мулами вместе.