Бен Окри - Горизонты внутри нас

— Омово!

— Что, Ифи?

Они протянули друг к другу руки, и их дрожащие пальцы переплелись.

— Как у тебя идут дела с рисованием?

— Сейчас я ничего не рисую.

— Почему?

Он оглядел комнату, словно пытаясь найти ответ в ее унылой пустоте. Взгляд Ифейинвы проследовал за его взглядом, и, казалось, она все поняла. Слова его прозвучали медленно и неопределенно:

— Сейчас всё здесь, а через минуту ничего не будет.

Она помолчала, потом заговорила снова:

— Я очень сожалею о том, что произошло в воскресенье. Он просто… — Из ее груди опять вырвался тяжкий вздох. Полные слез глаза смотрели серьезно и грустно. Он снова коснулся ее плеча и почувствовал, как в нем постепенно вопреки его воле пробуждается томительное и сладостное желание. Она придвинулась к нему чуточку ближе.

— Я помню, как ты поцеловал меня первый раз.

Он молча улыбнулся, преодолевая оцепенение.

— Я стирала на заднем дворе, а ты подошел и вдруг чмокнул в щеку. Твой поцелуй настолько поразил меня, что я всю ночь не могла уснуть.

Они все еще сидели чуть поодаль друг от друга, но все равно никакое расстояние не помешало бы им ощущать исходящую друг от друга страсть.

— Я получила весточку из дома.

— Какую?

— Наша деревня и соседняя воюют между собой. Оттуда только что приехал один человек, он рассказывает, что имели место вооруженные столкновения. Теперь мужчины по ночам охраняют свои дома.

— Это похоже на маленькую войну.

— Как это все печально! Отношения между деревнями испортились давно, но теперь дело дошло до прямого насилия. А еще я узнала, что мама серьезно больна.

— Грустные новости.

— Помнишь тот вечер в субботу, когда мы долго гуляли вместе?

— Конечно.

— В ту ночь я спала на улице.

— Как?!

Последовало долгое, томительное молчание, и вдруг Ифейинва зарыдала, сначала сдавленно, как будто рыдания застревали у нее в горле, а потом в полную силу, взахлеб. Она содрогалась всем телом и, с трудом переводя дыхание, бормотала какие-то отрывочные фразы. Наконец она утихла, перестала плакать, и только слезы по-прежнему катились по ее окаменевшему лицу. Он готов был стонать от бессилия и беспомощности, а потом в страстном порыве участия и жалости заключил ее в объятия. Она успокоилась, вытерла слезы, и глаза ее обрели еще более недосягаемую глубину.

— Надеюсь, тебе больше не снились дурные сны?

Она подняла на него затуманенные слезами глаза.

— Нет. Но от этого у меня на сердце еще тревожнее. Меня пугает собственное спокойствие. Когда я нахожусь дома, мне кажется, что я уже не в силах владеть собою. Я боюсь.

Омово снова вспомнил пустой белый холст и свои размышления о жизни, которым постоянно предавался в последнее время. Он молча гладил ладонями ее лицо.

— Помнишь, ты обещал показать мне стихотворение брата. Я все время думала над твоими словами. Различные путешествия…

— Какое стихотворение?

— То, о котором ты мне рассказывал в субботу.

— «Маленькая птичка»?

— Нет, об этом ты рассказывал давно. Оно мне нравится. Я имею в виду другое, то, которое брат прислал тебе недавно.

— Мм… А!

— Пожалуйста, прочитай мне его.

Его руки медленно скользили по ее бедрам.

— Хорошо! — И он прочитал стихотворение с трогательной разговорной интонацией. Когда он закончил чтение, наступило короткое молчание.

— Хорошее стихотворение, — просто сказала она.

И вдруг, совершенно неожиданно, они стали целоваться. Губы у нее были мягкие, теплые и трепетные. Руки Омово судорожно и настойчиво скользили по ее телу. И вот уже молнии распущены, пуговицы расстегнуты. Шелест и треск одежды, срываемой в безумной страсти. Неописуемый восторг от соприкосновения плоти с плотью. Неведомый доселе восторг от созерцания и обоняния шелковистой коричневой кожи, выпуклостей и впадин трепещущей плоти.

Их страсть достигла апогея. Они смотрели на нагие коричневые тела друг друга в каком-то неземном восторге, в радостном предчувствии неправдоподобного наслаждения; это было девственно чистое, отнюдь не плотское предощущение того, что должно было произойти.

Они разделись. Два обнаженных тела, снедаемых желанием, безрассудных. Они скользнули в объятия друг-друга, переплелись, слились…

Вдруг послышался какой-то шум. Тяжелая поступь. Крик, оскорбления, непристойная брань. Потом все стихло. Два тела застыли в неподвижности. Они узнали знакомый голос. И в следующую же минуту раздался стук в дверь — грубый, настойчивый, бесцеремонный, дикий.