Жозеф Кессель - У стен Старого Танжера

И вот две пьяные испанки вдруг начали оскорблять друг друга, а потом и драться. Хозяин уже готов был выйти из-за стойки, чтобы разнять их, когда вмешался другой мужчина. Это был мальтиец, безработный, он привык иметь дело с женщинами дурного пошиба. Он залепил пощечину старшей и повел танцевать ту, что помоложе. Танцевал он отвратительно. Однако обе иностранки, вместо того чтобы возмутиться, явно забавлялись происходящим.

Они что-то сказали моему другу Флаэрти. Тот подмигнул мне, засмеялся в свои рыжие усы и подал знак гитаристу. Гитарист принялся наигрывать какую-то быструю мелодию. Толстая испанка тотчас захлопала в ладоши, а мальтиец стал танцевать еще отвратительнее. Дамы одарили его множеством песет.

В этот момент в «Маршико» зашел еще один мой друг — старый маленький еврей, но не из наших евреев, которые, как и их отцы и отцы их отцов, родились в Танжере. Нет, старый Самуэль был из переселенцев, приехавших сюда прямо перед войной из тех мест Европы, где евреев подвергали гонениям и даже истребляли. Танжерские евреи не считают их своими братьями и не помогают им. Самуэль был очень беден, когда приехал сюда, — таким же, если не большим бедняком, он и остался. Он зарабатывает себе на хлеб тем, что рисует портреты посетителей ресторанов, и те, кому они понравятся, покупают их.

Итак, старый Самуэль вошел в «Маршико» с рулоном белой бумаги под мышкой. Вид у него был весьма удрученный. Если в столь поздний час он все еще был на ногах, значит, ему весь вечер не везло.

Он обвел зал красными измученными глазами и сразу понял, что только двое из присутствующих могут купить у него рисунок: обе иностранки. Но старый Самуэль сделал вид, будто вовсе не заинтересован в их внимании. Он принялся рисовать господина Флаэрти. Он уже рисовал его сотни раз и не ждал от него денег. Они дружили, и будь господин Флаэрти богачом, старому Самуэлю не приходилось бы тревожиться о хлебе насущном. Только ведь деньги и щедрость не умещаются на одной ладони.

Самуэль знал, что за портрет господина Флаэрти ничего не получит, но маленький старый человек был робок и горд. Он избегал напрямую обращаться к тем, чей портрет хотел бы нарисовать, он старался привлечь их внимание, рисуя кого-нибудь другого, кого хорошо знал.

Частенько он использовал господина Флаэрти как приманку, и господин Флаэрти, как и я, знал это. Он очень любил бедного Самуэля.

Самуэль быстро сделал очень хороший рисунок, сходство было поразительным, и господин Флаэрти показал портрет двум сидящим с ним дамам. В молодой женщине, той, что была очень красива, тотчас пробудилась жалость к маленькому старому Самуэлю. Но другая, с седыми волосами и страшными черными глазами, взяла рисунок и одним движением разорвала его.

Мой друг Флаэрти молча поднялся, направился к выходу, остановился на пороге и широко распахнул дверь… Я подошел к нему. Он говорил очень быстро. Мне ли, одному ли себе? Подействовал ли на него так огненный напиток или что-то еще? Не знаю. Но я едва узнавал его голос, его глаза и даже его усы. Этот веселый сильный человек сделался вдруг грустным и беспомощным. «Хватит, — сказал он. — Довольно я натерпелся от здешней публики. Черствые, опустошенные богачи… И я вынужден служить им, как дрессированная собачонка! Они ценят меня, только если я заставляю их смеяться. Тогда они помогают мне в работе, дают в долг деньги, поручают продать какой-нибудь земельный участок, дом или драгоценность. Разве это жизнь? Я приехал на одну неделю… А прошло уже десять лет».

Я очень переживал за своего друга… Я спросил его: «Но почему ты остался? И сколько времени ты еще здесь пробудешь?»

Мой друг Флаэрти молча развел руками… Тут я увидел, что встает солнце. И с моря тянет свежестью. И рыбачьи баркасы отчаливают под парусами. И вся касба, весь старый город окрашены в розовые тона. И воздух напоен сладким, медвяным ароматом.

Глубокое молчание, воцарившееся вокруг Башира, внезапно нарушил изумленный голос. Это, запрокинув голову и уставив слепые зрачки в небо, заговорил старый рыбак Абдалла:

— Все так и было! Аллах! Аллах! Именно так зарождался день в те далекие времена, когда глаза мои еще видели. Аллах! Аллах! Есть, значит, на свете нечто, что ты оставляешь неизменным!

И Башир продолжил:

— Вскоре маленький старый Самуэль направился к выходу.

«Я бесконечно сожалею, — обратился к нему мой друг Флаэрти. — Бесконечно сожалею».

Старик выглядел крайне подавленным; слова господина Флаэрти расстроили его еще больше, чем поступок женщины со страшными глазами.