Жозеф Кессель - У стен Старого Танжера

Тогда мы пошли рядом, спокойным шагом, ощущая босыми ногами то мягкую пыль дорог, то ласковую зелень тропинок.

О друзья мои, до чего же здорово — идти и идти с таким вот спутником, когда ничто не отягощает твою голову, кроме мыслей о дружбе и свободе! Мы переходили ручьи, оставляли позади себя дуары, леса, возделанные поля. Все вокруг сверкало под лучами полуденного солнца. Сердце мое переполняла радость, но у Сауда было совсем иное настроение. «Эта земля слишком мягка и податлива, — говорил он. — Она изнеживает тех, кто на ней живет. Взгляни на них, Башир… Веришь ли ты, что эти люди способны взяться за оружие? А свободу нужно завоевывать с оружием в руках».

Так двигались мы в сторону океана, туда, где садится солнце. И чем более дикой и пустынной становилась местность, тем больше она нравилась Сауду. Когда мы наконец поднялись на вершину высокого песчаного холма и нашим взорам открылся отлогий берег Сиди-Касем, Сауд издал долгий пронзительный крик, похожий на молитву.

И действительно, то, что в эту минуту предстало нашим глазам, как нельзя лучше раскрывало перед человеком величие творца. Мы очутились на обширной, овеваемой ветром дюне, на которой кое-где росли дикие оливковые рощи. Перед нами на необозримом просторе тоже лежали дюны, совершенно голые и пустынные, постепенно становящиеся все ниже и заканчивающиеся широкой полосой пляжа, — а там уже начинался великий, уходящий в небо океан. И на всем этом пространстве не было видно ни человека, ни зверя, ни жилища. Лишь справа от нас, в гуще оливковых деревьев, находилась гробница отшельника Сиди Касема, а чуть поодаль стоял домик ее хранителя. Солнце своим краем уже коснулось поверхности воды, и белый купол мечети окрасился в розовые тона. И я думал о том, друзья мои, что изо дня в день, из года в год перед усыпальницей святого великое солнце погружается в великий океан.

Но Сауда занимали другие мысли. «Еще слишком светло, — сказал он мне. — Я должен дождаться ночи».

Мы растянулись на песчаном гребне, прильнув головами к стволам деревьев. И Сауд рассказал мне о безводных, безжизненных песках, что простираются от Агадира до Рио-де-Оро: он пересек их, идя вдоль великого океана. А я поведал ему о празднике Сиди Касема — о чем он, пришелец издалека, не знал и что вам, друзья мои, всем хорошо известно. Я рассказал ему, что каждый год во время праздника бесплодные женщины, сняв покрывала, проводят три дня и три ночи одни, без мужей, у могилы святого и купаются в море при свете луны, обнаженные, с распущенными волосами, а мужчины в это время стоят лагерем неподалеку, чтоб видеть их и слышать, как они кричат, словно безумные, и что там царит всеобщее ликование, и, как утверждают, многие из этих женщин потом рожают своим мужьям детей.

В этом месте рассказ Башира вновь был прерван — на сей раз одними женщинами. Но не к рассказчику обращались они. Все женщины разом вдруг принялись взволнованно перешептываться, переговариваться, смеяться, вздыхать и издавать радостные крики. Их, казалось, вмиг объединила какая-то особенная, очень важная, общая для всех забота. Мужчины в это время хмурили брови и дергали себя за бороды. Но традиция Сиди Касема — древняя, а сам святой — всеми почитаемый. И мужчинам ничего не оставалось кроме как молчать.

Наконец женские голоса стихли, и у Башира появилась возможность продолжить:

— Когда наступила глубокая ночь, Сауд встал и направился в сторону гробницы, и я подумал, что он хочет войти внутрь, дабы обратиться к святому с молитвой. Но он этого не сделал, а, миновав гробницу, пошел к стоявшему по соседству домику, в котором жил хранитель. Дверь отворилась, и на пороге появился человек с фонарем в руках. На нем была чистая белая гандура [11] Гандура — длинная рубаха без рукавов из легкой ткани, иногда надеваемая под бурнус. и на голове зеленая чалма, какую носят паломники, побывавшие в Мекке, но намотанная так, как принято в секте даркава.

— Погоди-ка! — воскликнул Селим, продавец амулетов, позвякивая своим товаром, нанизанным на конец шеста. — Погоди! Не тот ли это шейх, который потом…

— Ты сам погоди, — живо прервал его Башир. — Всему свое время и место. Тогда я еще ничего не знал об этом человеке, но он внушал мне глубокое почтение, поскольку Сауд, который ни перед кем не гнул спину, низко склонился перед ним и поцеловал полу его гандуры.

И Башир продолжил свой рассказ:

— Человек в зеленой чалме посветил на меня фонарем, и Сауд сказал: «Этот мальчик — мой провожатый. Он смекалистый и надежный».